— Какие они красивые, — прошептал он. — Да, я был бы не достоин называться мужчиной, если бы стал увиливать от этого. — Его взгляд возвратился к Брайтноту. — Но придется расстаться с Англией. Я буду тосковать без тебя.

— А я… я — без тебя.

На безымянном пальце правой руки Хокона блестел серебряный перстень с маленьким выпуклым крестом и эмалевыми гранями. Он сорвал его и резким движением протянул другу.

— Вот, — выпалил он, — возьми это на память обо мне.

Брайтнот опешил:

— Что? Ты… Да ведь его дал тебе сам король!

— Да. Так что он мой, и я могу его передать, не так ли? Но я не хочу устраивать представления. Не из этого. И не перед всеми. И ты тоже не устраивай. Если кто-нибудь спросит, то да, ты можешь сказать, что это от меня. Просто не поднимай шума.

— Я… Я не стану.

Брайтнот взял перстень и неуверенно надел его на левую руку, где у кольца было больше шансов остаться незамеченным. — Но мне нечего дать тебе, кроме моей благодарности.

— О, это мелочь и почти ничего не стоит — только что искусно сделано. Просто воспоминание обо мне, и ничего больше. — Хокон принужденно улыбнулся. — Если мне суждено стать королем, то придется раздавать вещи куда дороже.

— Я знаю, что ты будешь щедр. Ты всегда был таким.

Снова они на некоторое время замолчали, не зная толком, что говорить. Невдалеке замычала корова, затем что-то прокричал крестьянин.

— А ты что будешь делать? — спросил Хокон.

Брайтнот потупил взгляд:

— Я не знаю. Пока еще не знаю. Возможно… возможно, я приму постриг.

— Но мы же собирались вместе быть воинами.

— Я не думаю, что так уж сильно хотел этого. Особенно теперь.

Хокон сам не смог бы сказать, откуда в нем вдруг возник такой всплеск сердечности. Он стиснул пальцами плечо Брайтнота.

— Ну, если ты станешь священником, я смогу послать за тобой! — звонко выкрикнул он. — Разве нет? Мне для святого дела понадобятся люди церкви.

Осень вступила в свои права — ночи все больше удлинялись, ярились холодные ветры, трава пожухла, с деревьев облетела почти вся листва, — именно в это время Хокон поднялся на валун, лежавший посередине тингстеда во Фросте.

Ярл Сигурд говорил долго, подробно объясняя, почему он созвал народное собрание. Он хорошо выбирал слова и умел произносить их так, чтобы все, что он говорит, ясно понимали даже те, кто стоял в последних рядах. Его рассказ о творившемся на юге Норвегии произволе и предсказания, что дальше будет еще хуже, то и дело прерывались возмущенным ревом и сердитыми восклицаниями. Но когда ярл сошел на землю и его место занял Хокон, все ненадолго умолкли.

Они не до конца понимали, какие же выводы сделать из того, что им только что рассказали, все эти лендрманны, хёвдинги, бонды, торговцы, ремесленники, моряки, лесорубы. Они оценивающе разглядывали высокого, молодого, хорошо одетого парня. Он, казалось, еще не достиг своего полного роста, но был уже крепок, с широкими плечами и жилистыми руками. Его одежда ни материалом, ни покроем не отличалась от нарядов англичан, которые приехали вместе с ним и сейчас почти неподвижно стояли в стороне. Правда, он в пути перестал бриться, и поросль на его лице — все еще мягкая и редкая — почти не отличалась по цвету от подстриженных на норвежский манер волос на голове.

Он был безоружен, как и полагается на тинге, но те, кто встречал его раньше, в длинном доме ярла Хлади, видели у него меч — подарок короля Эдмунда — с позолоченной рукоятью и прекрасно откованным клинком с волнистым узором и слышали рассказ о том, как Хокон разрубил им мельничный жернов от края до скважины. Никто на севере еще не видел такого прекрасного клинка. И уж, конечно, слабак не привез бы столь замечательного оружия из-за моря, чтобы обнажить его против Эйрика Кровавой Секиры.

А Хокон стоял перед этими людьми и разглядывал теснившуюся толпу. Некоторые носили яркие одежды, отделанные мехом, и сверкали полированной сталью, но большинство было одето в грубое сукно грязно-синего, серого или серовато-коричневого цвета, столь же крепкое и неприхотливое, как и те, кто его носил. Все, кроме самых зажиточных, обросли бородами и волосами гораздо сильнее, чем то было принято у англичан, но среди них не было ни одного неопрятного или грязного. Даже у самых бедных с виду спины гордо распрямлялись от ощущения врожденной свободы. Палатки, сараи и многочисленные лошади на берегу, корабли и лодки, приткнувшиеся у кромки воды, говорили о привычке к суровой жизни и крепкой воле. Оружие было сложено поодаль.

Хокон поднял правую руку. Толпа выдохнула, как один человек.

Его молодой сильный голос раскатился над тингстедом. Несколько дней он провел в беседах с Сигурдом, то наедине, то при участии других мудрых людей. Ярл досконально знал, что и как происходит не только в Траандло, но по всей Норвегии.

— Да, — пробормотал Сигурд, задав юноше несколько косвенных и прямых вопросов, — мы поступили правильно, более чем правильно, позвав тебя сюда.

Он дал молодому человеку множество мудрых советов и долго наставлял его, как следует вести себя на тинге.

— Люди этой земли, которая является также моей землей. Вы слышали слова вашего могущественного ярла и взвесили их. Теперь выслушайте мои слова. Я знаю, что все еще говорю так же, как англичане, но язык мой все равно остается норвежским. — По правде говоря, Хокона все должны были хорошо понимать, и его речь казалась не более чужеземной, чем речи жителя Викина или Свитьёда, Дании или Исландии. — Норвежское и сердце, которое бьется во мне. И кровь — кровь вашего королевского рода; я брат ваших собственных королей Хальвдана и Сигрёда. Мое право ничуть не уступает тому, которое Эйрик отнял у них вместе с их жизнями. И оно выше, чем у него, ибо он беззаконный и беспощадный человек, тогда как я буду соблюдать древние законы и права. Я буду справедлив в суде, умерен в своих требованиях к вам и щедр в своих даяниях. И в этом я клянусь здесь, на вашем тингстеде, и повторю эти слова на каждом тинге по всей Норвегии, в чем порукой моя честь и моя жизнь.

Люди постарше первыми оживились при этих словах.

— Да ведь это же Харальд Прекрасноволосый снова вернулся к нам в своих молодых годах, — говорили они. Они живо вспомнили все то хорошее и дурное, что они видели при этом великом конунге.

— Признайте меня вашим правителем. Предоставьте мне вашу помощь и вашу силу, чтобы взять и удержать то, что по всем законам принадлежит мне. Ибо только под властью законного короля земля и люди могут процветать.

А затем — он по совету ярла Сигурда говорил прямо — Хокон сказал:

— Истинно, что мой отец лишил вас права свободного владения землей. Сегодня вы все платите за нее королю. Но когда королевство станет моим, я верну вам это право. Каждый человек во всей Норвегии должен полностью и свободно владеть той землей, на которой живет, как владел ею его отец и будут владеть его сыновья и внуки.