У этнических меньшинств экспериментальные конструкции с пустующим центром вызывали желание заполнить пустоту своими этническими и религиозными мифами. А у большинства – эскапизм в субкультуры или абсентеизм.

Сегодня вполне очевидно, что сильная, пусть и чужая для меньшинств национальная культура способна обеспечить их интеграцию в гораздо большей мере, чем пустота, возникающая на ее месте. Но готовы ли европейские нации, на фоне всех разговоров об исчерпанности мультикультурализма, действительно вернуться к монокультурной – то есть собственно национальной – модели интеграции? Для этого необходимо отстаивать не право прессы печатать глупые и оскорбительные рисунки, а право нации ассимилировать приезжих и не принимать тех, кого она не может ассимилировать.

Но эта возможность заблокирована отнюдь не исламистами, а союзом благонамеренных центристов с леволиберальной интеллигенцией, обретшим столь зримые очертания в ходе январского митинга в Париже. Иными словами, чтобы адекватно ответить на вызов исламизма, скорее нужно сказать «Я не Шарли», чем наоборот.

В 2005 году, после бунтов в пригородах Парижа, когда были сожжены десятки тысяч автомобилей, разгромлены десятки общественных зданий, пострадали сотни полицейских и случайных граждан, сегодняшние «шарлисты» любовно ассоциировали «рассерженную» арабскую молодежь с французскими бунтарскими традициями. Они увидели в них своего рода «внуков 68-го», которых можно ласково потрепать по плечу: «перебесятся – интегрируются». На тот момент речь шла об абсолютно светском и идеологически аморфном протестном порыве – именно поэтому левой интеллигенции ничто не мешало сколько угодно примысливать к нему собственные фантазии. Десять лет спустя ровно те же самые протестные импульсы и первичные эмоции (смешанные чувства презрения и влечения к «разлагающемуся» буржуазному обществу) выкристаллизовались в зрелом и замкнутом языке интегрального исламизма.

Теперь протесту не нужны доброжелательные суфлеры, новые «бунтари» говорят за себя сами. И несомненное преимущество их исламистского языка по сравнению с более низкой стадией «этнического хулиганства» в том, что он позволяет сполна выразить не только пафос протеста, но и пафос превосходства. Тысячи «новых европейцев» отправляются в «джихад-туры» по землям Ирака и Леванта, становясь примером дерзости и мужества для своих соседей по кварталу. «Внуки» надели черные маски и пошли учиться убивать.

Как ни странно, этим они только подтвердили гипотезу о своем родстве с «революцией 68-го». Разумеется, не потому, что стали ее продолжателями, а в том смысле, что именно политический постмодерн «враждебной культуры» (термин Дэниела Белла применительно к идеологии 60-х) мостит дорогу агрессивной неоархаике.

Как говорил Арнольд Тойнби, «причина гибели цивилизаций – не убийство, а самоубийство». Впрочем, Тойнби не был фаталистом в этом вопросе. Он считал, что цивилизации могут одуматься.

История не повторяется. Она просто никуда не уходит – остается в нас, пока мы остаемся самими собой. За десятилетия постсоветского безвременья и позднесоветского склероза у нас было много возможностей потерять себя. Но сейчас видно, что этого не произошло: мы внутри русской истории.

Поистине жалкий удел – претерпевать чужую судьбу. Кстати, не потому ли так мечутся те, кого мы из вежливости называем «либералами»? Они чувствуют себя пассажирами самолета, сменившего маршрут по неизвестной причине (пилот «сошел с ума» или в кабине угонщики?). Но на самом деле это не мы сменили маршрут, а вы перепутали рейс. Все, что нам предстоит после возвращения Крыма, – это наша судьба, наша свобода быть собой. И это хорошая новость.

Плохая новость заключается в том, что нас настиг фатум «крымской войны» – ролевая игра «все против России», в которой мы оказываемся столь же внезапно и неожиданно для себя, как и в середине позапрошлого века.

Остается выяснить, как это могло случиться и как с этим быть.

То, что делает Москва в рамках операции «Остров Крым» (то есть условно с момента появления в Верховном совете республики «вежливых вооруженных людей»), она делает в целом правильно и местами даже блестяще.

Но сам факт того, что мы вынуждены на это идти, – следствие провала целого направления российской внешней политики на протяжении минувших двадцати с лишним лет. Я имею в виду принятую с самого начала 90-х линию на нерушимость украинских границ при полной неспособности проводить комплексную политику влияния на территории «нерушимого» соседа. К этому можно добавить неприязненное безразличие к вопросам прав и интересов русского населения на сопредельных территориях, номенклатурно-олигархическую модель внешней политики (взаимопонимание на уровне первых лиц и крупного бизнеса при игнорировании общественных настроений), провальные стратегии в информационном пространстве. Все это много раз сказано и описано. Но сегодня это должно быть поводом уже не для обличительной риторики, а для организационных выводов в отношении МИДа, Россотрудничества и других смежных структур.

На фоне их хронического бессилия в украинских делах уверенность майдана в том, что за каждым углом – «москали» с далеко идущими коварными планами и внедренными агентами, выглядела просто комично. До тех пор, пока москали и в самом деле как-то вдруг не появились из-за угла…

Конечно, мы виноваты. За минувшие двадцати лет мы совсем забыли об Украине. Когда майдан начинался и набирал обороты, никакой России в украинской игре не было. Но сильные чувства волей-неволей вызывают отклик. Майдан накликал Россию. Спасибо!

Не спорю, просыпаться бывает тяжело. Очнувшись и выйдя на сцену посреди чужой революции, Москва обнаружила себя в ситуации, где комфортных решений уже не было.

Один подававший надежды общественный лидер предложил свой план разрешения крымского кризиса: «Расширение автономии Крыма; гарантии использования русского языка для всех, кто хочет на нем говорить; гарантии невхождения Украины в НАТО; гарантии бессрочного и бесплатного пребывания в Крыму Черноморского флота РФ; амнистия для участников той странноватой власти, которая сейчас в Крыму, и гарантии от уголовного преследования».

Все так просто – жаль, что мы раньше не догадались. Есть лишь несколько досадных деталей.

Такие вопросы, как широкая автономия Крыма с государственным статусом русского языка (кстати, «гарантированное использование» – это, как говорится, ни о чем, на практике оно означает лишь использование в быту, чем и предлагают ограничиться «украинизаторы»), гарантированным базированием Черноморского флота, гарантированным военным нейтралитетом самой Украины и т. д. Киев и стоящая за ним часть «международного сообщества» были абсолютно не готовы обсуждать всерьез ровно до того момента, пока Крым уже де-факто не «самоопределился вплоть до отделения». Но после того, как это произошло, процесс приобрел такую же необратимость, как революционный майдан. «Родить нацию обратно» не получается.