Аннабелла продолжала придерживаться своих «несгибаемых принципов», но происшедшее сломило ее. Мать писала ей: «Я не сомневаюсь, что ты сильно переживаешь, но иногда мне кажется, что твой ум слишком изощрен и не создан для этого мира, тебя занимают только высокие материи, а твой характер подобен твердой стали и не подходит для обыденной жизни. Мне бы так хотелось, чтобы ты стала чуть ближе к нам, обычным людям…» Это был единственный вопрос, по которому Байрон соглашался со своей тещей!

Августа также находилась на грани нервного срыва. Она хотела покинуть дом на Пикадилли-Террас, не обидев Байрона и не дав сплетникам пищу для размышлений, потому что жила в Лондоне только для того, чтобы заботиться о своем брате и сообщать о его самочувствии и настроении Аннабелле в надежде на их примирение. 16 марта она переехала в свои комнаты во дворце Сент-Джеймс, где ее друзья, близкие к королеве, предоставили в ее распоряжение придворную даму.

В течение нескольких дней настроение Байрона резко менялось, но 17 марта обе стороны пришли к согласию на законный развод, а 22-го Хобхаус нашел его «в приподнятом настроении от мысли о скорой поездке за границу». Байрона охватило беззаботное настроение. В эти суматошные мартовские дни он получил письмо, написанное женской рукой, которое вызвало его живейший интерес. Письмо было не похоже на другие, присланные сентиментальной Элизой или дюжинами других женщин, которые облекали самые циничные предложения в формы, принятые этикетом. Девушка, написавшая письмо, утверждала, что ее мировоззрение сложилось под влиянием поэзии Байрона, и задавала ему прямой вопрос:

«Если женщина, чья репутация всегда была незапятнанной и за которой не следит ни опекун, ни муж, отдастся на вашу милость, если с бьющимся сердцем признается в любви, которую испытывает уже много лет, сможете ли вы предать ее или останетесь безмолвны как могила?»

После второго письма ей удалось добиться согласия «быть принятой наедине и с чрезвычайной секретностью». Девушке не было еще и восемнадцати лет. У нее была внешность южанки, а неприметное лицо скрашивали молодость и острый ум, сверкавший в ее карих глазах. Девушку звали Мэри Джейн Клермонт. Друзья и родственники называли ее Джейн, чтобы отличить от сводной сестры Мэри Годвин, но сама она предпочитала имя Клара или Клер.

Она обладала смелыми взглядами на любовь, брак и права женщин. Их она впитала в доме философа Уильяма Годвина, который женился на ее матери после смерти своей первой жены, Мэри Уоллстонкрафт, автора работы «Защита прав женщин». В 1814 году Клер сопровождала Перси Шелли и Мэри Годвин во время их побега, когда их путь лежал через Францию и Швейцарию. В Англии она жила с ними, пользуясь щедростью Шелли. Привязанность Клер к Шелли вызывала ревность Мэри, несмотря на ее свободолюбивые идеи, и заставляла ее мечтать о разрыве этого треугольника. Возможно, Клер хотела доказать Мэри, что она тоже может привлечь известного поэта, даже более известного, чем Шелли, что и вынудило ее посетить самого знаменитого светского льва Лондона в его апартаментах, а также то, что этот апостол свободы и художник бурных страстей уже давно был ее кумиром.

Байрон выслушал ее историю, однако Клер не была ослепительной красавицей, и ему в то время досаждали другие неприятности. Она думала заинтересовать его рассказом о своей любви к театру, но в ответ он направил ее к Киннэрду. Она написала «половину романа» и хотела узнать его мнение. Клер пыталась завоевать симпатии Байрона, негативно отзываясь об институте брака, причине теперешнего горя лорда: «Я не могу бороться с искушением, проходя мимо, бросить в него камень». Удача улыбнулась ей, когда она похвасталась своим знакомством с Годвин и блестящим Шелли, который в 1813 году прислал Байрону экземпляр своей «Королевы Маб».

Девушка оказалась занимательнее многих писательниц, осаждавших Байрона. Кроме того, в нем были прирожденные доброта и мягкость, которые почувствовала и Клер. Как-то он сказал леди Мельбурн: «Я мог бы полюбить что угодно на земле, если бы это нечто пожелало моей любви». Он знал, что с Клер будут проблемы, но скоро собирался уезжать из Англии. Клер воспользовалась возможностью. Вскоре она уже заходила к нему так часто, как он позволял. А когда Байрон не мог увидеться с ней, то предложил ей с Шелли свою ложу в театре, но она написала, что Шелли не выносит театр.

Другие дела требовали внимания Байрона. Вскоре после подписания предварительного согласия на развод он посвятил жене стихи, в которых излил все свое сожаление и обиду:

Байрон отослал копию этого стихотворения Аннабелле, но ответом ему было душераздирающее молчание. Затем она без всякого объяснения прислала ему письма, подтверждающие, что Байрон всегда говорил о ней только хорошее, и этим привела его в ярость. Гнев нашел выход в «Зарисовке из частной жизни», направленной против миссис Клермонт, которая, по его мнению, больше всех влияла на его жену и являлась причиной ее безжалостного поведения. Это было самое горькое стихотворение Байрона:

Меррей, которого Байрон опрометчиво попросил напечатать пятьдесят экземпляров для друзей, показал оба стихотворения Каролине Лэм, которая, по всей видимости, вела двойную игру. Услышав о разрыве с женой, она написала Байрону письмо с предложением лгать его супруге, чтобы та не узнала о его страшных грехах того, что знала только Каролина: «…нет ничего даже самого гнусного, что бы я не сделала ради тебя. Пожалуйста, не верь тем, кто говорит, что она все знает. Будь тверд, будь непреклонен… Что бы ни случилось, настаивай на встрече с ней, и у нее не хватит мужества предать тебя, а если хватит, значит, она сам дьявол…»