Аннабелла рассказала родителям о «болезни» Байрона – именно таким словом они с Августой обозначали его предполагаемое безумие, – и они настаивали, чтобы он приехал в Керкби, где за ним будет обеспечен наилучший уход. Неожиданно случилось нечто, изменившее весь ход событий. Что точно произошло, мы не знаем. Малкольм Элвин высказывает предположение, что мать Аннабеллы увидела письмо от Селины Дойл и попросила дать ей прочесть его, и после этого Аннабелла не выдержала и объяснила, что имела в виду Селина, говоря о «вспышках» и «плохом обращении». Возможно, тогда она поняла, как обманывалась, говоря об умственном расстройстве своего мужа. В любом случае очевидно, что Аннабелла рассказала родителям все, что скрывала раньше, относительно поведения Байрона и его диких угрожающих речей, все, кроме подозрений насчет Августы, которые она теперь считала несправедливыми. В первом письме к Августе из Керкби Аннабелла написала: «…мне нужно многое исправить в моем отношении к тебе… Я чувствую, что была несправедлива, а ты всегда относилась ко мне хорошо».

Вначале Аннабелла ощутила облегчение, рассказав все родителям, но потом пожалела об этом. Они не могли простить того, что могла простить она, и они все больше негодовали, заявляя, что дочь никогда не должна возвращаться к негодяю, который дурно с ней обошелся. Они вынудили ее пообещать, что если он окажется здоров, то ничто не заставит ее вернуться к нему. Родители решили, что Аннабелла должна получить юридическую и медицинскую консультацию, и 18 января 1816 года она составила список проступков своего мужа, чтобы мать отвезла его в Лондон. Однако из ее письма к Августе, написанного в тот же день, становится очевидно, что Аннабелла продолжала надеяться на умственное нездоровье Байрона.

Следующие несколько дней в душе Аннабеллы боролись рассудок и слепое чувство к Байрону. Он обладал неотразимым обаянием, которое, дай она себе волю, вновь заставило бы ее вернуться к нему, несмотря на все причиненные страдания. Позднее она писала: «Были минуты, когда решимость уступала место страсти, и я была готова позабыть себя, ребенка, свои принципы и вернуться к человеку, который отверг меня». Наивная Августа присылала ей отчет о всех поступках, словах и недомолвках Байрона, которые считала доказательствами его безумия. 19-го числа Аннабелла написала ей:

«Думаю, он был так доволен моим вторым письмом из-за одной фразы, подтверждающей мою неизменную любовь к нему, а любовь к власти является одной из главных причин его безумия или нрава. Однако мое убеждение в первом теперь все слабеет…»

Составив обвинения против своего мужа, Аннабелла находилась в таком взвинченном состоянии, что чуть не заболела. Она писала Августе: «Я пыталась избавиться от своих мучений, написав обо всем Байрону в письме, которое ты должна внимательно прочесть… Да благословит Господь тебя и его!» Однако Аннабелла не отправила это письмо. На следующий день она написала: «Наверное, я вновь наступлю на те же грабли». И 20-го числа: «…мое присутствие тяготило его с того самого момента, как мы поженились, и даже в хорошем настроении он стремился находиться подальше от меня… Если бы мы продолжали жить вместе, то сошли бы с ума». Далее Аннабелла жалуется: «Поистине я не сделала ничего, что бы противоречило долгу, и все же чувствую себя так, словно должна получить приговор от судьи в черном балахоне…» Это было написано в тот день, когда ее мать уехала в Лондон с документом, который, как опасалась Аннабелла, навсегда решит ее судьбу.

Но именно потому, что Аннабелла всегда повиновалась чувству долга, Байрон с таким облегчением вернулся к холостяцкой жизни, прежде чем неспешно начать избавляться от своего дорогого дома (он уже задолжал полугодовую аренду). Байрон и не подозревал о надвигающейся угрозе. Два нежных письма от Аннабеллы польстили его самолюбию, убедив его, что жена скучает без него, однако он по-прежнему доверял переписку с ней Августе.

Спустя два дня после отъезда жены Байрон ужинал в компании и пил бренди до двух часов утра, несмотря на предупреждения Ле Манна о том, что его печень в плохом состоянии. Байрон сказал Хобхаусу: «Они хотят, чтобы я поехал за город. Я так и сделаю, но не сейчас. Если бы леди Байрон была одна, я бы не колебался, но я не терплю леди Ноэль».

Однако Байрон по-прежнему легко выходил из себя. Когда сэр Джеймс Макинтош сказал, что если Байрон не хочет принимать денег за свои произведения, то может попросить Меррея передавать их более нуждающимся авторам, например Годвину, Кольриджу и Мэтьюрину, Байрон с радостью согласился. Но когда Меррей начал возражать, Байрон с жаром ответил: «Разве вы не давали мне слово, что я могу поступать с вашими деньгами так, как мне заблагорассудится? И какая вам разница, потрачу ли я их на проститутку, оставлю ли в больнице или дам талантливому автору, оказавшемуся в трудном положении?» Байрон забрал свои рукописи, но потом пожалел об этом. Неделю спустя он пришел в себя настолько, чтобы сказать Ли Ханту, который вел переговоры с Мерреем насчет издания «Истории Римини»: «Не сомневаюсь, что он поступит с вами по справедливости, он в целом хороший человек, а его недостатки – просто воздействие его ремесла».

Тем временем леди Ноэль обратилась к сэру Сэмуэлю Ромилли с обвинительным списком своей дочери. Он посоветовал не позволять Байрону ни минуты жить в Керкби и передать дело юристу по гражданским делам. Леди Ноэль обратилась к доктору Стивену Лашингтону, известному юристу Темпля (лондонского общества адвокатов. – Л.М.), который лично заинтересовался делом леди Байрон и стал ее пожизненным консультантом. Чем больше беседовала леди Ноэль с адвокатами, тем сильнее становилось ее негодование. Еще до разговора с Ле Манном она была убеждена, что Байрон не безумец, а просто плохой человек. Когда Августа намекнула, что публичное объявление о разрыве с женой может вынудить ее брата наложить на себя руки, леди Ноэль ответила: «Тем лучше: такие люди не должны жить».

22 января Августа, предпочитавшая верить в «болезнь» Байрона, а не в его «порочность», настолько утратила объективность, что стала видеть признаки сумасшествия во всех поступках брата. «Прошлым вечером он заметил, что хорошо бы Джордж (Байрон, кузен. – Л.М.) уехал жить в Сихэм, как в свой дом. А до ужина он назвал себя «самым великим человеком из всех живущих». Джордж со смехом ответил: «Кроме Бонапарта!» На что Байрон сказал: «Боже, не знаю, что бы я сделал, если бы был им». Меня поразил его дикий взгляд».

Становится очевидно, что Байрон пытался уязвить своего кузена, у которого почти не было чувства юмора, как и у Аннабеллы. Вскоре после этого Джордж обвинил его в жестокости по отношению к жене и намекнул, что ее родители примутся защищать ее. Байрон «прервал его бурными криками негодования и произнес: «Пусть попробуют! Для меня это будет великий момент». Но одно дело – шутливо рассуждать о подобных делах, и совсем другое – столкнуться с суровой реальностью. Подобно своей жене, Байрон страдал раздвоенностью натуры.

Сообщение Ле Манна 20 января о том, что он «не обнаружил признаков безумия», лишило Аннабеллу последней надежды, поскольку она поняла, что теперь они должны расстаться. Леди Ноэль в сопровождении мисс Дойл и миссис Клермонт 28 января прибыла в Керкби с письмом от сэра Ромилли, где предполагалось мирное расставание. Сэр Ральф сделал копию и отослал ее Байрону. В день отправки письма служанка Аннабеллы, миссис Флетчер, заметила, что ее госпожа «очень расстроена и ни на что не реагирует». Августа, опасаясь воздействия письма на своего брата, перехватила его и отослала Аннабелле, умоляя ее еще немного подождать. Сэр Ральф в сопровождении миссис Клермонт направился в Лондон и 2 февраля поручил передать Байрону письмо лично в руки. Была пятница, день, который Байрон считал неблагоприятным для дел. Повинуясь внезапному импульсу и долго не получая вестей от Аннабеллы, он как раз приказал готовить экипаж, чтобы в субботу ехать в Керкби.