– Да о чём ты толкуешь? Принцесса? Сродни людям? Ясное дело, она нам сродни, черт возьми!

– Ну так ты хочешь знать, кто она такая? – В напряжённой тишине голос Шимпа, казалось, иссяк, стал тонким, как нитка. – Её прокляли и сослали в дикие страны и в зараженный злом океан. Она несёт с собой опустошение и зло, угрожает порядку и расцветает там, где царят распри, она всё пожирает и уничтожает. Она – дух пустыни, обожжённый кусок грязи из высохшей реки, сухие листья на ветках, горячий ветер, который эти листья срывает. Она – жалобные вопли детей!

– Да ты с ума сошел!

У Шимпа блеснули глаза.

– Я? Возможно. Но зато я не делю постель с такими! Когда-то давным-давно она прошла мимо того, чем была, и стала частью того, чем могла стать. Её звали Махендрадатта, пока ноги не привели её на дорогу, ведущую к Спирали, – от одного зла к другому и дальше! Она Кала Наранг, соблазнительница! Её зовут Рангда!

– Да! – сердито выпалил я. – Она сказала мне, как её зовут. Так и что с того?

Шимпа передернуло.

– Значит, на тебе она учится говорить правду. Это она умно делает, ведь правда придаёт власти силу, а ложь только ослабляет её. Ну так знай, ты – младенец, пойми, что среди сил, противостоящих тебе, она – из самых могущественных!

Он кричал так громко, что Рангда вполне могла его слышать. Я увидел, как она, словно польщённая, вздёрнула голову, а может быть, услышанное её позабавило.

– Она – хозяйка преисподней, принцесса оживших трупов, сама дочь Шивы – Господина-разрушителя. Она – охранница кладбищ! Царица ночи. Беловолосый, белокостный демон!

Тут я начал понимать, как на Востоке воспринимают пепельных блондинок. Но Рангда всего лишь откинула назад голову и расхохоталась; это был высокий, пронзительный восточный смех. И я мог бы тоже рассмеяться, если бы некогда не слышал точно такой же смех из уст другой женщины и не знал его силу.

Никто не рассмеялся ей в ответ, ни её воины, ни один человек из наших, – они стояли словно оглушённые, в округлившихся глазах застыл ужас. А этот зловещий смех, отражаясь от каменной ступы, рассыпался по изукрашенным террасам, словно осколки стекла, становился всё громче, и уже не верилось, что он мог исходить из столь нежного горла. Кусочки стекла резали нам уши, невыносимо больно кололи подобно иглам, заставляя затыкать уши, трясти головами и содрогаться, лишая способности думать и действовать. Этот безжалостный смех, становясь всё громче, не позволял нам сдвинуться с места. Мы стояли будто приклеенные и вдруг заметили, как хрупкая девушка начала меняться.

Она стала расти. Не то чтобы вытягиваться в длину или неестественно раздуваться, нет, она росла пропорционально, как растёт любое живое существо. Так могло бы расти тело ребёнка, превращаясь во взрослого человека, но росло бы оно не так быстро, не так странно. Словно высвобождаясь из каких-то оков, Рангда росла на глазах, светлые локоны рассыпались, обвивая каждый изгиб её тела, закрыли лицо. Саронг соскользнул с талии, съежился, превратившись в крошечную набедренную повязку под гладким животом, скрывавшую лишь пучки светлых волос. Бронзовая кожа туго натянулась на сильных мышцах, стройные ноги напряглись, носки вывернулись наружу, будто у танцовщицы. На руках проступили вены, а пальцы скрючились. Нитки жемчуга зловеще подпрыгивали на обнаженной груди и глухо позвякивали. Оказалось, это и не жемчуг вовсе, а старые, пожелтевшие от времени человеческие черепа, на них ещё сохранились куски высохшей плоти. А блестящая нить, на которую они были нанизаны, липкая и ярко-красная, была сделана из свежих кишок.

Став в два раза выше человеческого роста, Рангда стояла, опустив голову, пряча лицо, её гибкая фигура так же поражала красотой, как фигура той девушки из бара, какой она была когда-то, но теперь от неё грозно веяло такой злой силой, что у меня сердце дрогнуло. Я поймал себя на том, что отчаянно молю: только бы она не подняла лицо, не открыла глаза. Но завеса из светлых волос заколыхалась, приподнялась, и то, что я увидел под ней, потрясло меня до глубины души. Лица в нашем понимании вообще не было. Из-под завесы волос высунулась длинная звериная морда, обтянутая бледной кожей, с огромными, пристально глядящими, налитыми кровью глазами с большими тусклыми черными зрачками. Под глазами были темные круги. И рот стал звериной пастью. Черные губы изгибались над жёлтыми клыками, а между ними свисал длинный красный заостренный язык.

Мне хотелось завизжать, броситься прочь со всех ног, биться головой о стволы деревьев, только бы не видеть то, что открылось моим глазам. Подумать только, и это Рангда! Это существо, этот чудовищный выродок – это Рангда? И всё-таки в её облике сохранялось что-то человеческое, что-то, напоминавшее о принадлежности к роду людскому, и от этого становилось ещё страшнее. Похожие существа я видел на Мадагаскаре – это были ночные лемуры, ai-ais с мордами вампиров: вот кого она напоминала больше всего. Эти лемуры, казавшиеся, с одной стороны, оборотнями, нечистью; с другой стороны, их и чудищами язык не поворачивался назвать – в них было своеобразное достоинство представителей особой породы, в чём-то даже схожей с людьми, то же самое чувствовалось и в Рангде, но это было ужасно, словно она выражала какую-то устрашающую правду о нас, какую-то тенденцию, доведённую до отвратительной крайности.

Но страшней всего была излучаемая ею властная сила – торжествующая, приковывающая к себе, подавляющая волю. Потому что иначе ничто не смогло бы удержать меня на месте, когда так хотелось бежать без оглядки, я даже ощущал боль в дрожащих ногах, мышцы моего сфинктера едва поддавались контролю, и у меня возникали серьезные сомнения, сумею ли я контролировать их дальше. Никто из нас не закричал, никто не убежал. Взгляд Рангды пригвоздил нас к месту.

А это создание продолжало стоять в позе местной танцовщицы – носки вывернуты наружу, руки уперты в бока. И вдруг она разжала кулаки, на концах пальцев засверкали огромные ногти, они раскручивались, как стальные пружины, пока не превратились в жесткие подрагивающие длинные металлические когти, вспыхивавшие и переливавшиеся под солнцем Бали. И тут это существо сделало широкий шаг из тамошнего вечного полдня, из ослепительного света, потом шагнуло ещё раз. Под ступнями Рангды терраса загудела и сотряслась, как будто по ней тащили тяжёлые камни. Слоны вскинули головы и громко заревели в страхе, а знамена за спиной Рангды слегка склонились, будто устремлялись вперед.

А она, по-прежнему как танцовщица, продолжала двигаться к нам, покачиваясь в такт какому-то неслышному ритму. Но под её ногами звенели камни, каждый шаг был тяжелее, чем шаг слона, и ступени под ней стонали и трескались. За ней шеренги воинов нерешительно качнулись вперед, будто не смели подойти к ней слишком близко. Металлические когти у неё на ногах высекали искры из каменных ступеней. Статуя Будды, стоявшая на ступе, наклонилась и упала, ударившись своим улыбающимся лицом прямо об пол. Я невольно содрогнулся от ужаса, от ярости, которые внушало мне присутствие Рангды. И это она влекла, манила, соблазняла меня, владела мной! И от одной этой мысли меня чуть не вырвало прямо там, где я стоял. Я чувствовал себя оскверненным внутри и снаружи, униженным, потерявшим мужское достоинство. А Рангда приближалась к контейнеру. Способны ли заклинания Шимпа остановить её или они уже потеряли силу? Всё может быть! И тогда она, наверное, просто схватит контейнер и убежит с ним, а то и просто раздавит его своими ручищами. Сломает стенки контейнера, выбросит его содержимое – бесценную электронику – из противоударных упаковок и усеет ими землю, как сорняками. А оставшееся разобьет вдребезги у меня на глазах. Или бросит мне прямо в лицо. Меня объял неприятный холодок: ведь если контейнер будет уничтожен, у неё на пути останемся только мы. А с нами она, используя меня, справится!