и поднимаем красное знамя в знак того, что не хотим подчиняться мерзкому правительству, а хотим, чтобы правительство было из рабочих и крестьян, тогда земля перейдет крестьянам, фабрики — в наше управление, тогда мы скажем кровопийцам, чтобы и они своим горбом себе на хлеб зарабатывали!

— Ура!

— Долой самодержавие!

— Вы государя не трожьте, грех! — Какой-то бородач деревенского облика, пробираясь к пеньку, говорил: — Государь — помазанник божий, фабрикантов и управляющих прогнать — одно дело, а государя никак невозможно, грех это перед богом...

— Ну-ка я ему отвечу, — Федор Афанасьевич хитро улыбнулся. — Ты, старина, Библию-то читал?

— А то, — сказал бородач. — Грамотные мы.

— Так вот и я почитывал на досуге, когда в тюрьме сидел. Поучительно. Кой-чего знаю. Там прямо сказано! под царем ходить — это грех.

— Иди ты, нехристь, — бородач отмахнулся.

— Не веришь? Изволь. Первая книга Царств, двенадцатая глава, стих девятнадцатый: «И сказал весь народ Самуилу: помолись о рабах твоих пред Господом Богом Твоим, чтобы не умереть нам; ибо ко всем грехам нашим мы прибавили еще грех, когда просили себе царя...» Вник, борода? Вот оно, грех-то в чем...

Бородач перекрестился.

— Врешь, поди?

— А ты дома загляни в Библию-то, коли я соврал — завтра приходи, уличи меня во лжи.

Вокруг смеялись, — правда, не слишком дружно. Отец казался очень довольным.

— Не выдумал, Федор Афанасьевич? — тихо спросил Андрей.

— Оборони господь. — Отец даже перекрестился для убедительности. — Ни единой буквочки, все как есть.

4

Власти перешли в наступление. Второго июня расклеили афишки, подписанные «вицем» Сазоновым: ввиду того, что собрания стали принимать явно политический характер и произносятся даже возмутительные речи против особы его императорского величества, всякие сходки и в городе, и на берегу Талки запретить.

Арестовали Михаила Лакина с женой, с ними еще троих, чтобы не разболтали. Свидетелей беззакония — депутатам ведь гарантировали неприкосновенность — полиция иметь не хотела, задержали еще одного депутата — Ивана Белова.

Кожеловский настаивал на массовой «изоляции» как рабочих активистов, так и приезжих агитаторов (стало известно, что несколько человек прибыли из Москвы). Этому воспротивился Шлегель, его поддержал только что вызванный в Иваново-Вознесенск прокурор Владимирского окружного суда Данилов: такая акция может привести к взрыву.

Усилили патрулирование улиц. В город вступил еще один драгунский эскадрон. Фабриканты вывесили извещения о закрытии всех предприятий на неопределенное время, то есть прибегли к так называемому локауту.

Партийная группа, затем и Совет постановили: запрету вице-губернатора не повиноваться, сходки проводить, стачку продолжать.

Решение Совета объявили на общем собрании. Там присутствовали и москвичи — Александр Мандельштам (Одиссей), Станислав Вольский; от Северного комитета — Николай Подвойский, Алексей Гастев — все нелегалы. Николай Подвойский, переодетый рабочим, подгримированный, произнес речь. Выделили депутацию к Сазонову — протестовать насчет запрещения сходок. Велели заявить ему, что в случае насилия депутатское собрание снимает с себя всякую ответственность за могущие возникнуть последствия.

Депутация отправилась, на Талке решили ждать, покуда возвратятся. Приезжие, а с ними Афанасьев, Балашов, Фрунзе, Бубнов отошли в сторонку, под сосны, — переговорить, посоветоваться. К ним присоединился и Федор Кокушкин, это Андрею не понравилось, но возражать не мог: районный партийный организатор, имеет право. Кокушкин, по мнению Бубнова, слишком уж ретив, требовал чуть ли не вооруженного восстания, как и Станко, а какое восстание, когда револьверов два десятка и примерно столько же самодельных бомб? О том спорили с Кокушкиным многократно, и всегда Федор упрекал Андрея в интеллигентской мягкотелости. Вот и сейчас, подумал Андрей, он может внести в разговор ненужную горячность, но что поделать — не прогонишь ведь.

Потолковав, пришли к выводу: что бы ни ответил Сазонов, а завтра на Талке собираться, но при этом москвичам, ярославцам, руководителям здешней организации, в том числе и Бубнову, держаться в сторонке, их арест сейчас принесет огромный вред.

Ждать долго не пришлось, депутация вернулась. Возглавлявший ее большевик Владимир Лепилов, подергивая короткие усики, слегка заикаясь, рассказал: «виц» почти разговаривал, даже сесть не пригласил, держался барин барином, сказал напрямую: «Теперь я вас не боюсь и собираться вам не позволю». На том аудиенция и закончилась.

Объявили рабочим. Единодушно решили: завтра — сюда, на Талку!

Неподалеку от бубновского дома стоял Никита Волков, помахивал тросточкой, сделал вид, что Андрея не знает, но, когда Бубнов с ним поравнялся, кивнул в сторону проулка.

— Недавно разошлись, — заговорил он торопливо, — Сазонов, Дербенев, Кожеловский, Шлегель, прокурор и Левенец. Ночью будут аресты, а завтра могут и на Талку нагрянуть казаки.

— Спасибо, — сказал Андрей. — Пришли ко мне своего Петьку, один я не управлюсь всех наших оповестить.

Никита, Никита... «Доверять ему полностью нельзя, устойчив, но, думаю, сведения дает важные, — рассуждал Андрей. — Я не тянул за язык, сам ко мне явился. Как-никак, а ведь из рабочих и марксистский кружок посещал... А что, если провокатор? Ну, так все-таки нельзя — быть слишком подозрительным...»

5

«В ночь с 2 на 3 июня я приказал сделать облаву в лесу и арестовать кучку приезжих из Москвы агитаторов; арест, к сожалению, не удался. В 9 часов утра дали знать, что на Талке собираются отдельные кучки рабочих».

Из донесения вице-губернатора Сазонова

«Недоумевая, в чем же дело, мы все-таки собрались 3 июня на Талке. Здесь уже были казаки. Мы спокойно сели у леса. Наши депутаты отправили с 4 казаками, стоявшими патрулями, бумагу, где от нашего лица требовали разрешения собираться. Какова судьба этой бумаги — неизвестно. Говорят, будто казаки ее потеряли».

Из листовки Иваново-Вознесенской группы Северного комитета РСДРП

«Спустя полчаса раздался свист, потом второй, третий: патрули извещали, что нас окружают... А через некоторое время с открытого места от станции показались солдаты и отряд казаков с полицмейстером Кожеловским во главе... Прошла минута ожидания, резко и отчетливо прозвучала команда Кожеловского: «Пори и пли!»

...Толпа дрогнула и, разделившись на несколько частей, двинулась в лес».

Из воспоминаний Семена Ивановича Балашова

«...Были очевидцами того, как полицмейстер выгонял из лесу сходку, собравшуюся после воспрещения вице-губернатора. После первого же раздавшегося выстрела в лесу подстрекатели всколыхнули десятки тысяч народа криками: «В японцев не умеют стрелять, а проливают нашу кровь» — и т. д.».

Из рапорта жандармского ротмистра Левенца

«Не доходя сажен 200 до места собраний, — рассказывал один студент, — я услыхал крики толпы. Я побежал бегом и на месте собраний увидел только одних солдат. Я пошел по насыпи железной дороги, на которую бежали рабочие, спасаясь от казаков. В лесу мелькали белые фигуры на лошадях. Из леса по направлению к реке Талке шла фабричная девушка, на нее наскочил выехавший из леса казак и стал кружиться около нее, нанося удары нагайкой. Только