– Разумеется, Хайнц. Спасибо вам.

Дарниец уехал, Луи проводил его взглядом, соскочил с коня и тронул надутую ягоду. Похоже, их не едят даже птицы. Дело во вкусе или в яде? А выглядят красиво… Если Хайнц найдет подходящий овраг или речку, надо драться. Подлость и впрямь нужно наказывать, а его людям нужна хоть какая-то победа.

– Монсигнор! – Арциец от неожиданности вздрогнул, а разглядев, кто его зовет, вздрогнул еще раз. Таких богатырей он не видел даже среди дарнийцев. Высоченный и коренастый, пришелец статью напоминал могучий дуб, чему немало способствовала грубая одежда из серо-коричневого сукна. Его лицо было неожиданно молодым и правильным, а огромным зеленым глазам, глядевшим из-под медно-коричневой челки, позавидовала бы любая красавица. Незнакомец смущенно переминался с ноги на ногу, сжав огромные бурые кулаки. Луи, обругав про себя тех, кто стоял на страже, вопросительно поднял бровь.

– День добрый. С кем имею честь?

– Местные мы, – голосок великана был ему под стать, – за болотом, стало быть, живем. Вы вроде как решили усатых поколотить?

– Откуда ты знаешь?

– Дык я разговор ваш слышал, я тут, в кусточках, ждал, когда вы посвободней будете. Не любим мы фронтерцев. Как я про вас прознал, так и решил, что вы тем поганцам покажете, как жабы целуются.

– Ты давно за нами идешь?

– Ага, – кивнул лохматой головой чужак, – как вы речку перешли, так мы вас и приметили. Так будете предателей бить? А то б мы подмогли.

– Подмогли? – быстро переспросил Луи.

– Да пугнули бы их… Они на ночь на Кривом лугу устроятся, больше негде. Там с одной стороны лес, с двух – болото да речонка. Вот из болота мы их и шуганем.

– Как?

– Тебе все скажи, господин хороший. Как надо, так и шуганем, главное, вы не оплошайте.

Луи с сомнением посмотрел в темно-зеленые глаза. Очень хотелось поверить, и все-таки…

– А тебе зачем нам помогать? Только из-за фронтерцев? Денег у нас нет.

– Да кому они нужны, деньги эти? Вот уж гадость бесполезная, а в нас ты не сомневайся. Мы спокон веку Арроям верные, а те кабаны правильную кровь предали. Так как?

– Хорошо, – решился Трюэль, – если только они станут на лугу…

– Станут, дорогу размыло, им с их возами не проползти. Только вот что, – на губах богатыря мелькнула и пропала плутовская улыбка, – вы, главное, сами не спужайтесь.

2895 год от В.И. Ночь с 15-го на 16-й день месяца Зеркала НИЖНЯЯ АРЦИЯ

Максим Долгозуб, невесть почему прозванный в юности Жисем, хмуро оглядел обширный луг, покрытый туманом. Делать нечего – придется ночевать здесь. Проклятую дорогу размыло, с эдаким грузом не проехать. Предводитель фронтерских наемников со злостью оглянулся на растянувшийся чуть ли не на целую весу обоз. Попадись ему тот ублюдок, что крикнул про налог из Гартажа, – все кости бы переломал.

Арция осточертела Жисю не меньше, чем его людям, но нынешний фронтерский господарь хуже всех арцийцев, вместе взятых. К несчастью, сукин сын крепко держал в руках господарскую булаву[25], соваться в родные края было опасно. Дан Долгозуб предпочел бы окончить свои дни арцийским бароном, но не тут-то было! Проклятый горбун вознамерился выставить фронтерцев, едва выйдет срок подписанной его братом нотации. Арцийского короля Жись и его люди не любили – деньги он платил исправно, но разойтись широкой фронтерской душе не давал. Надо же, додумался равнять расшалившихся ребят с разбойниками! Уж и погулять нельзя… И тут подвернулся Тартю, обещавший сделать войсковых старшин нобилями, а самого Жися – бароном.

Александр Тагэре не приходился фронтерцам ни кумом, ни сватом, стало быть, продать его – никакая не измена, лишь бы за голову короля дали хорошую цену. И ведь дали! А тут подвернулся этот клятый обоз, из-за которого пришлось все бросить и тащиться домой, а дома, забодай его комар, Тодор… Жись смачно сплюнул и приказал распрягать.

Ночь подступала быстро и неотвратимо. Костры разгорались с трудом, сырость пробирала до костей – близость болота давала о себе знать. Жись начал обход табора, щедро раздавая проклятия, пинки и оплеухи. Это было в порядке вещей – старшой должен драться; если не дерется – стало быть, ослаб, и его можно прогнать, а то и прикончить. Долгозуб гнул подковы, завязывал узлом кочерги и мог на ходу остановить быка; его уважали, боялись – и все равно, Проклятый побери этих жадюг, бросились на обоз, как кошка на рыбу… Фронтерец угрюмо глянул на сгрудившиеся у берега речки возы с гартажским добром: тащить во Фронтеру жито и сладкие бураки было чушью собачьей, но запасливость его земляков могла сравниться лишь с их прожорливостью.

Жись медленно шел меж костров, заглядывая в кипящие котлы. Те, кто разжился на ужин чем-то вкусным, глотали добычу, давясь и обжигаясь. Сидевшие на одной крупе вовсю глядели по сторонам в надежде урвать кусок – от дальнего костра уже доносился чей-то рев: «… А ну геть звидсы! Повбиваю! То мое!»

Кто-то пел, кто-то смеялся, кто-то рассказывал страшные истории про ведьм и прочую нечистую силу, которой самое время и место появиться. Ведь всем известно, что сильней всего нечисть допекает добрых людей весной да поздней осенью, а излюбленные ею места – погосты да болота. Жись подсел к огню, отобрал ложку у угрюмого усача с перебитым носом и черпнул кулеша. Сидевшие в кружок у костра стерпели – и это был добрый знак. Во Фронтере не любили делиться ничем, а уж едой из своего котла – и подавно; раз смолчали, значит – боятся, значит – он снова держит свою вольницу в руках. Очень хорошо, он еще покажет Тодору, кто хозяин! Долгозуб утер усы тыльной стороной ладони и прислушался.

– …и ще кажуть, що жил себе такий дядька, звалы його Дарас. Богатый був да хитрый, як не знаю хто…

Жись узнал рассказчика – Сивый Панас, один из самых старых в отряде, помнит еще господаря Зенона. Жисю отчего-то казалось, что дед давно помер, ан нет, сидит да плетет свои байки, на которые всегда был большой мастак.

– Був у того Дараса сын Левко, – неспешно продолжал старик. – Добрый хлопец, видный, з лица гарный, руки з того места росли, да ще и розумом святый Хома не обидел, – словом, все в плепорции. И все б добре, да одна беда. Полюбил той Левко сироту, да ще и бедную. Та, ясно дило, за такого жениха руками-ногами зацепилась, а Дарасу з Дарасихою на ту Гандзю смотреть було що собакам на кошку. Боны сыну богату жинку хотели, дочку самого войта. И так вони, и эдак, – а Левко уперся. Або Гандзя, або з моста вниз головой. А жил в том селе знахарь один, Щуром прозывался. Пузатый такой, не в обиду дану сотнику будь сказано…

Сидевший тут же толстый сотник неопределенно хмыкнул, заслышав смешки. Панас продолжал:

– Казалы, що по ночам до Щура того в окно нечистый скачет, – собой як кошка, тильки з голым хвостом и здоровый. И от взяла Дарасиха царки, да сала доброго шмат (а сало у Дараса по всей округе славилось), да грошив трошки и пошла до Щура, щоб вин, стало быть, Левка з Гандзей разлучил.