– Я учил детей?

– Много детей.

Он не помнил, что читал хоть строчку о детях в мастерской Карлоса, но эта новость его обрадовала. Даже в состоянии фуги Джеймс остался человеком, которым можно восхищаться: преданный отец, верный супруг, уважаемый житель общины. Возможно, он сможет стать таким снова.

– Да, я собираюсь учить тебя тому, чему я учил их.

Марк широко улыбнулся, и связь, которую Джеймс начинал чувствовать между ними, укрепилась.

* * *

Спустя несколько часов пальма была нарисована, и они начали рисовать тропическую птицу. Вернулись Клэр и Гейл. Смех матери зазвенел в доме, и Джеймс напрягся. Потом он понял, что его мать хихикает, и обернулся, ища ее взглядом. Никогда в жизни он не слышал, чтобы мать хихикала. Смех стал громче, когда она открыла раздвижную стеклянную дверь и вышла к ним на веранду.

За ее спиной Джеймс увидел, как Джулиан подошел к Гейлу и спросил, могут ли они покататься на сёрфе. Клэр направилась к Джеймсу, закрывая от него Джулиана. Щеки у нее порозовели, а улыбка смягчила черты обычно встревоженного лица. Клэр остановилась за спиной у Марка и полюбовалась его картиной.

– Очень красиво, – похвалила она и повернулась к Джеймсу.

Он затаил дыхание, как будто ожидал комплимента, и тут же вспылил, когда ее глаза сузились, а губы скривились.

Джеймс отвернулся, молча снося ее любопытство, что еще больше вывело его из себя. Он постукивал ручкой кисточки по бедру и смотрел на горизонт. Глянцевый голубой и белесый желтый окрасили небо. Вода сверкала, словно декоративный белый кварц. Солнце опустилось ниже, и вскоре холодные тона согрелись до фиолетового и оранжевого. Джеймс подумал о Наталии. Она хотела, чтобы он написал закат.

Клэр прищелкнула языком, и у Джеймса одеревенела спина.

– Бывало и лучше.

Он швырнул кисть на край мольберта.

– Я немного заржавел. – Джеймс встал, поправил шорты, отодвинул стул и опустил использованные кисточки в банку с терпентином.

– Я еще не закончил, – сказал Марк и принялся работать быстрее.

– У тебя есть время, чтобы закончить. А мне пора готовить ужин.

Джеймс снял с мольберта свою картину и поставил на ее место чистый холст. Джулиан и Гейл шли через двор с досками для сёрфинга под мышкой. Джеймс окликнул их, и они обернулись.

– Мы вернемся через час, – крикнул в ответ Гейл.

Джеймс помахал им рукой, потом вернул стул на место перед мольбертом и пригласил мать сесть.

Она уставилась на стул, потом медленно подняла глаза на сына:

– Ты хочешь, чтобы я занялась живописью?

Джеймс повернулся к столу, взял новую коробку с принадлежностями для живописи и протянул ее матери. Лицо Клэр побледнело, и он догадался, о чем она думает. Коробка была почти точной копией той, которую Эйми подарила ему на двенадцатилетие. Той самой, которую Клэр заставила его вернуть.

Ее пальцы метнулись к верхней пуговице блузки, губы чуть приоткрылись. Джеймс чувствовал, что ей хочется писать, но она не знает, как поступить. Возможно, они никогда не поговорят о том, что было между ними, и не будут настолько близки, как она была близка с Карлосом. Джеймс сомневался и в том, что сможет простить ее. У них не те отношения. Но он сможет держать перемирие между ними. Коробка с принадлежностями для живописи – это его белый флаг, а великолепные кисти, которые она подарила ему на прошлой неделе, были ее белым флагом.

– Марк хочет рисовать вместе с тобой, – сказал Джеймс.

– Sí, Señora… – Марк запнулся, кисть с каплей краски остановилась перед холстом. Он перевел взгляд с Клэр на Джеймса, потом обратно.

Чувствуя его замешательство, Джеймс обратился к матери:

– Как мальчикам тебя называть? Бабуля?

Ее глаза в ужасе расширились.

– Боже, нет. Нет! – Она отмахнулась от этого слова и заставила себя улыбнуться. – Лучше нонна[26]. Зови меня нонной, – обратилась она к Марку, вырывая коробку из рук Джеймса.

Джеймс сунул руки в карманы и опустил голову, чтобы спрятать улыбку.

– Нонна, – с сильным акцентом повторил Марк, пробуя слово на язык.

– Это по-итальянски, – объяснила Клэр, открывая коробку.

Марк провел кистью по холсту, оставляя голубой след.

– Я итальянец?

– Да. А еще ты мексиканец.

Марк выпрямился.

– В самом деле? Радикально, приятель, – повторил, копируя своего деда.

Клэр скорчила гримасу, Джеймс фыркнул и оставил их писать красками.

В кухне Джеймс вынул из холодильника стейки и выбрал в кладовке специи. Он разложил куски мяса на рабочем столе, чтобы они согрелись до комнатной температуры, потом отправился на поиски картошки. Ее он нашел в корзине на полу кладовки. Джеймс как раз чистил картофель в раковине, когда в кухню пришла Наталия.

– Как насчет салата и овощей в дополнение к мясу и картошке?

– Звучит замечательно. – Джеймс улыбнулся.

Они работали в тандеме, их руки соприкасались, когда Наталия мыла рядом с ним помидоры, и он остро чувствовал каждое ее движение. Как она перестала резать их, когда он потянулся через нее за ножом. Как затаила дыхание, когда он положил руку ей на поясницу, прося отодвинуться, чтобы он мог достать миску. Он ловил ее аромат, легкую эссенцию мандарина, уникальный, но в то же время наполнявший его странным чувством знакомого, которое он не слишком хорошо понимал. Разум ее не помнил, но, возможно, помнило тело, что, вероятно, и объясняет, почему он через такое короткое время почувствовал себя так легко с ней.

Наталия неожиданно повернулась, толкнув его под локоть. Крышка от мельницы для специй, которую он пытался открутить, выпала из его пальцев.

– Прости, – пробормотала Наталия, когда они оба нагнулись за крышкой. Наталия подняла ее и дрожащими пальцами уронила Джеймсу в ладонь. Их взгляды встретились, и она отвела глаза.

Меркнущий солнечный свет отбрасывал теплое сияние на ее веснушчатую щеку. Волосы были палитрой красных и золотых тонов, в сочетании создававших тот медный оттенок, который он решил написать. Он больше не мог сопротивляться и дотронулся до ее волос.

Она затаила дыхание и отпрянула.

Рука Джеймса упала.

Наталия встала. Джеймс поднялся медленнее, чувствуя в ней новое напряжение.

– Ты в порядке?

Она схватила нож и разрезала еще один помидор. Лезвие громко стукнуло о доску. Наталия отрезала еще кусок.

– Сегодня мы потеряли контракт, – сказала она через минуту. – Обычно я чувствую, когда такое может случиться. – Закончив резать помидоры, она бросила нож в мойку, сполоснула руки и чуть обсушила их посудным полотенцем.