– Месье, мы так долго не видели вас. Надеюсь, мои девочки не обошлись с вами дурно.

– Нет, их вины в этом нет, дело в том, что… – Я прервал свои объяснения, вспомнив, что её заведение может быть центром шпионажа союзников. – Меня унёс отсюда отлив, мадам, – закончил я свой ответ.

Она предлагала мне сделать выбор партнёрши, но у меня не было особых планов на ночь. Я сидел в баре, потягивая напитки, слушал громкую музыку по фонографу, смотрел на своих друзей. Ни девицы, ни шампанское не воодушевляли меня, хотя забвение в развлечениях было нашим главным желанием в эти мрачные дни. Я понял, что казино-бар потерял для меня свою привлекательность.

Как только часы пробили полночь, начался вой сирен воздушной тревоги. Мои друзья поспешили покинуть заведение. Бомбы их не пугали, просто им не хотелось, чтобы какая-нибудь случайность задержала их надолго. Это повредило бы их репутации. Сирены продолжали выть, когда мы шли по улицам Бреста, прислушиваясь к глухим выстрелам зениток, бьющих за городом в направлении мыса Кесан.

Не располагая временем, чтобы вернуться в военный городок, большинство моих друзей воспользовались бомбоубежищем до того, как самолёты появились в небе над Брестом. Я смотрел на разрывы в небе и видел, что основной удар союзники наносили по южной части города. В следующие несколько минут семь или восемь бомбардировщиков загорелись, выпали из боевого построения и стали падать вниз в изящном пике, оставляя за собой искристый шлейф. Значительно усовершенствованная тяжёлая зенитная артиллерия вокруг Бреста создала такое захватывающее зрелище, что я забыл укрыться в убежище. Впрочем, необходимость в этом отпала. Остатки воздушной армады союзников удалились.

Под впечатлением увиденного мы не хотели отходить ко сну и присоединились в баре к группе приятелей, чтобы выпить ещё шампанского. Но, как только я разместился на высокой табуретке, дверь бара распахнулась и кто-то крикнул:

– Американцы идут!

Мы повскакивали со своих табуреток, недоверчиво переглядываясь, хотя после высадки союзников в Сицилии и Италии всё было возможно. Однако молодой офицер из, штаба, принёсший весть, поспешил добавить:

– Успокойтесь, господа. Я только имел в виду, что ведут пленных американских лётчиков, чьи самолёты были только что сбиты. Большинство из них ранены. Не хотите ли взглянуть?

Ночь становилась всё более интересной. Я бросился к морскому госпиталю, расположенному поблизости, чтобы посмотреть на чужеземцев из-за океана. Двор госпиталя был залит светом многочисленных ламп. Два или три раза через определённый промежуток времени в него въезжали грузовики или санитарные машины и останавливались в месте парковки. Вокруг них у входа столпились санитары, медсестры и просто зеваки. Жертв нашего зенитного огня, сильно обожжённых, вносили на носилках. Доктор, с которым я был знаком, позволил мне заглянуть в приёмную палату. Туда доставлялись новые пациенты, как только ранее доставленных американцев выносили для срочных операций. Один из янки, ещё одетый в свою лётную куртку, казалось, находился в лучшем состоянии, чем его товарищи, однако он закатывал глаза и вертел головой, будто в агонии. Когда я подошёл к нему, то увидел, что у него ото лба к шее идёт безобразный, но довольно поверхностный рубец, деливший его голову на две части. Он был коротко подстрижен в стиле прусского офицера. Увидев впервые своего врага на таком близком расстоянии, я не удержался, чтобы не поговорить с ним, сказав по-английски:

– Видишь, вот что тебе досталось за бомбёжку нашей базы. Больно?

Он не отвечал. Тогда я продолжил:

– Скажи, откуда у тебя такая рана?

На этот раз он слегка пошевелил головой, как бы удивляясь, что противник интересуется его состоянием. Потом ответил:

– Я получил её, когда выбросился из кабины. Самолёт был подбит и горел. Другие члены экипажа уже выбросились на парашютах. Я не мог этого сделать, так как не открывался фонарь. Я упёрся в него головой и выдавливал его до тех пор, пока не разбил его. Так, должно быть, и порезался. Как добрался до земли, уже не помню.

Меня заинтересовал его американский акцент. Что до меня, то я изучал чистый английский.

– Итак, – сказал я ему, – война для тебя закончилась. Ты рад этому?

– Пусть для меня война и закончилась, но очень скоро она закончится для вас, немцев, тоже.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты же уже слышал. Мы сотрём в порошок ваши военные базы и промышленность, причём за несколько месяцев, может, чуть подольше, не имеет значения.

– Да через месяц мы отплатим вам сполна, – возмутился я. – Послушай, не знаю, что вам там говорят о нашем военном потенциале, но в одном я уверен твёрдо: скоро в небе не останется ни одного вашего самолёта, и это будет для вас окончанием войны.

Я подразумевал, конечно, использование нашего «нового оружия», включая радиацию и атомные бомбы, над которыми работали наши специалисты. Об этом много говорили.

– Ну да, – возразил американец саркастически. – Ты забыл, что случилось с вашими подлодками. Мы расколошматили большинство из них за шесть месяцев. И со всем остальным будет так же. Вы долго не продержитесь.

Меня поразила его осведомлённость, но в то же время возмутило его высокомерие.

– Ты говоришь вздор. Кто тебе сказал, что у нас нет больше подлодок?

– А разве не так?

– Совсем не так. И я живое свидетельство тому. Только что вернулся из похода и могу заверить тебя, что в море осталось ещё много подлодок. Скоро там будут сотни новых, более быстрых и более мощных. Мы вышвырнем ваш флот из океана.

От сказанного мне стало легче на душе.

Но янки скептически улыбнулся и сказал:

– Хорошенько выслушай, что я тебе скажу. Ты ещё вспомнишь это, и очень скоро. Что бы вы, немцы, ни делали, теперь уже слишком поздно. Время работает на нас, и только на нас.

Решив, что он типичная жертва пропаганды союзников, я похлопал американца по плечу и сказал:

– Вы увидите, что немцы не так плохи, как их изображают ваши газеты. Желаю тебе скорого выздоровления. Придёт день, и ты поймёшь, что я прав.

Мы улыбнулись друг другу, и я ушёл. Следующей остановкой янки был операционный стол и затем длительный отдых за колючей проволокой.

Когда я вернулся в военный городок, был уже день, неподходящее время для сна. Я вынул из чемоданов форму и гражданский костюм и повесил их в шкаф. Разложив на столе книги, выбрал одну из них и попытался читать. Текст не воспринимался, в ушах звучали слова американского пилота о том, что время работает на них. Меня охватило беспокойство. Я взялся перечитывать письма, которые получил из дома. Но голос американца продолжал звучать между строк. Воздушные налёты, писали родители, резко усилились. От них погиб один из приятелей отца по бизнесу. В письмах сообщалось также, что приезжал в отпуск муж Труди. Молодожёны провели две недели в Шварцвальде, где ещё не было налётов по ночам. Письма открыли мне тот горький факт, что даже дома обстановка становилась всё хуже. Меня продолжали преследовать слова американца.