Командир крикнул:

– Старпом, даю 40 секунд на выстрел!

Я был готов уложиться в этот короткий промежуток времени. Определив расстояние до цели, прицелившись, рассчитав время хода, я пустил через короткие промежутки четыре носовые торпеды. Наша лодка резко накренилась, ложась на обратный курс. Через мгновение я дёрнул спусковой рычаг в пятый раз, выпуская последнюю торпеду с кормы. Эта была самая быстрая атака из тех, которые мы когда-либо совершали.

В то время как пять торпед устремились на запад, «У-230» рванулась на восток с тремя преследовавшими эскортами за кормой. При свете луны серые надстройки охотников сияли белизной. Через несколько минут частого сердцебиения у западного горизонта взметнулся ряд сполохов пламени. Два, возможно, три транспорта были поражены нашими торпедами. Часы показывали 22.25. К нашему изумлению, эскорты, находившиеся позади нас на дистанции броска камнем, неожиданно развернулись и понеслись назад к атакованному конвою.

«У-230» ещё час продолжала идти на полных оборотах, затем Зигман позволил команде расслабиться. Через три часа после того, как англичане прекратили нас преследовать, Ридель сообщил в штаб об итогах наших атак: «Конвой БД-64. Курсом на запад. Три попадания. Без возможности проследить характер повреждений. Ранее потоплены четыре транспорта общим тоннажем 26 тысяч тонн. Все торпеды израсходованы. Возвращаемся на базу».

Вслед за передачей своей радиограммы мы взяли курс на Бискайский залив. Прежде чем первые лучи солнца смогли демаскировать нас, «У-230» ушла под воду.

Мы, как и прежде, двигались в надводном положении только ночью. Когда был пересечён невидимый барьер, которым оградили залив союзники, атаки с воздуха учащались с каждым часом. В постоянном напряжении мы следовали, держа свои палубы вровень с поверхностью моря; носовые и кормовые цистерны балласта были чуть затоплены водой для мгновенного погружения. Каждый час кошмарного перехода по этим опасным водам мог оказаться для нас последним.

На третью ночь после битвы с конвоем нас сотрясали взрывы от 16 сброшенных глубинных бомб. На четвёртую ночь мы ныряли под воду шесть раз и уклонились от 24 довольно точно сброшенных кассет боезарядов. На пятую ночь нам были посланы вдогонку 28 бомб. На шестую лодка погружалась в глубину пять раз и уклонилась от 20 бомб. На седьмую ночь число атак с воздуха сократилось, но мы шли в район патрулирования группы охотников противника с совершенно пустыми торпедными аппаратами. Нам удалось перехитрить врага, двигаясь медленно и соблюдая молчание. Электромоторы лодки работали почти беззвучно. Затем, избавившись от опасности, лодка устремилась на восток, грохоча дизелями. К окончанию ночи мы смогли сообщить в штаб, что находимся всего в десяти часах перехода от места встречи с нашим эскортом.

5 ноября в 09.30 «У-230» совершила всплытие. Впервые за 18 дней мы увидели дневной свет. Два тральщика поджидали нас в бурном море недалеко от скалистого побережья Бретани. Один из них просигналил нам лампой: «Воздушная тревога. Расчёты – к зениткам!»

Мы немедленно отреагировали. Очевидно, поход ещё не закончился. Сатанинская сила преследовала нас сверху до самого прибытия в порт.

Наконец «У-230» укрылась в бетонном убежище Бреста. Только там, под семиметровой толщей армированного бетона над нашими головами, мы были недосягаемы для самолётов противника. Как только я пересёк сходни и сделал первые неуверенные шаги по твёрдой почве, бетонная дорожка передала ощущение безопасности от просоленных сапог до моей души и тела.

Я тяжело вздохнул. Только этим вздохом и можно было выразить моё отношение к нашим неудачам в подводной войне. Теперь всё было против нас. Даже наша новая многообещающая самонаводящаяся торпеда не показала в бою тех превосходных свойств, которые она продемонстрировала в идеальных для испытаний условиях. Оставалось мало из того, чем мы могли пожертвовать. Два года назад линия фронта на западе проходила далеко в море. Минувшей весной она придвинулась на восток к континентальному шельфу. Теперь фронт проходил по самому побережью Франции. Многие подлодки, которым удавалось каким-то образом уцелеть в течение нескольких дней похода, были потоплены на глазах представителей наших береговых служб за несколько мгновений до того, как их экипажи могли вступить на бетонный пирс.

Сама бухта Бреста могла бы послужить наглядной иллюстрацией драматической разницы между прошлым и настоящим. Я заметил, что многие стоянки подлодок в бетонном бункере пустуют. Минувшей весной в каждой заводи теснились три подлодки, другие были вынуждены ожидать своей очереди снаружи у открытого причала. Я обратил внимание на то, что в сухом доке царила тишина. Не так давно в нём кипела работа. Там 24 часа в сутки ремонтировались подлодки. И если бы лодки охотились за конвоями! Нет, их осталось немного в Атлантике. Но каждая из них атаковала в одиночку просто для того, чтобы противник не сворачивал свою дорогостоящую противолодочную систему обороны. В октябре были потоплены 24 подлодки, одни из них погибли под градом авиабомб, другие – от новых, более совершенных боезарядов. Результаты нашего похода оказались на удивление большим вкладом в общий итог потерь союзников, понесённых от подлодок. Однако многие пустующие места в офицерской столовой не позволяли нам гордиться своими достижениями. Дыхание смерти ощущалось повсюду.

Мой первый завтрак в порту сопровождался не только ранними свежими овощами, но также и новыми дурными вестями. Штрахмейер, один из офицеров штаба, сообщил, что три моих сокурсника и близких друга погибли в море. Ещё один нашёл смерть на борту подлодки, когда взрыв разнёс носовой комплект аккумуляторных батарей. Лодка вернулась в порт, но моего друга похоронили в Атлантике. Затем Штрахмейер ошарашил меня новостью о том, что Герлоф и Гебель, мои товарищи по службе на «У-557», погибли вместе со своими лодками летом. Удручённый тем, как косит коса смерти, я попрощался со Штрахмейером и вышел в соседнее помещение.

В баре собралась компания наших «бессмертных». Ночь ещё только начиналась, но они уже были навеселе. Ридель щеголял усами, отращивание которых считал основной своей заботой во время наших походов. Там были фон Штромберг, Бурк и другие. Я присоединился к обществу, пил и пел вместе с ними. Мы прошлись по всему репертуару морских песен, часть которых исполнялись на мотив мелодий Линке из «Жука-светляка». Затем мы горланили припев своей версии одной популярной песни, а Бурк подыгрывал нам на фортепьяно.

Как это часто случалось, когда у нас истощались запасы шампанского, терпения или остроумия, мы решили навестить мадам и её девиц в казино-баре. Не снимая морской формы, я втиснулся в переполненный автомобиль, который помчался по ночному городу.

В казино-баре было шумно, дымно и светло. Там уже находилось несколько приятелей из Первой флотилии. Нас встретили приветствиями и ликованием. Мадам была обворожительна, как всегда, а её товар обладал свойствами, которые выгодно отличали казино-бар от других заведений подобного рода. Она приветствовала меня любезно, но с оттенком упрёка: