содержанием книги, но процессом и результатом создания смысла в исторических обстоятельствах порождения, бытования и восприятия текста (собственно, лишь это делает реальным – необходимым, потому что конструктивным – читателя, разных читателей, порождающих и трансформирующих смысловой мир произведения в процессе своих действий и взаимодействий, – альтернатива такому процессуальному и творческому существованию культуры есть смысловая однозначность единовременного сообщения для всех, не содержащая характеристик времени и поэтому безавторская). Собственно же примечания, соответственно, документируют обстоятельства написания и публикации книг и отдельных рассказов, дают пояснения исторических и местных реалий: понятно, что их знает и сообщает специалист, из справочников общего типа их не получить. Завершающие корпус книги «Основные даты жизни и творчества Фолкнера» как бы перекликаются с только что прошедшими перед нами биографиями его героев, так что весь том получает единство сборника документов по культурной истории американского Юга XIX–ХХ вв. (скажем, к такого же типа однородной смысловой реальности отсылают примечания М. Л. Гаспарова в томике древнегреческой лирики, когда от строки Пиндара идет ссылка на Гомера). Добавим, что для включенного в процесс порождения и передачи культурного наследия специалиста или знатока разбираемая книга представляет собой еще и антологию нескольких поколений отечественных переводчиков-американистов от основателя школы И. Кашкина до современных мастеров В. Муравьева, А. Кистяковского и др. Тем самым памятник американской культуры становится памятником культуры отечественной, сохраняя свое функциональное место в системе культуры, поскольку вводится аналогичной по своей роли культурной группой. Ориентация на ее ценности и масштабы предопределяет и скромный тираж (25 тысяч на фоне несколькосоттысячных тогдашних тиражей) и высокую цену – в два-три раза выше средних затрат на книгу. Подчеркнем, что с такой же обстоятельностью изданы в серии и другие авторы ХХ века.

Последующие издания писателя, редко знакомя с новыми текстами, укореняют его в отечественной культуре двумя разными способами и в расчете на две разные аудитории. Одна тенденция – повышение ценностного ранга, укрепление собственно литературного авторитета Фолкнера. Среди таких изданий, ориентированных на длительное воспроизводство избранных ценностей культуры, а не на одновременное расширение их доступности широкой аудитории, – шеститомное собрание сочинений, начатое в 1985 г. издательством «Художественная литература». Его тираж, на фоне полумиллионников, рассчитан на группу ретрансляторов культуры и действие во времени (100 тыс.). Этими же соображениями продиктован и характер издания, образ книги: черный переплет с неярким и золотым тиснением узких печатных букв, плотные, но собранные тома, на форзацах которых – карта «фолкнеровских земель», Йокнапатофы его романов и рассказов, обязательный комментарий, характеризующий издания текстов в оригинале и на русском языке, дающий историко-культурные пояснения. В том же русле будущего приобщения к литературному наследию лидирующей группы – издание автокомментирующих текстов писателя в серии «ХХ век. Писатель и время» (М.: Радуга, 1985). Титул серии достаточно распространен в современной культуре и вниманием широких читательских кругов не пользуется, как и состав книги: статьи, речи, интервью, письма – все, что обычно входит в последние, столь неохотно выкупаемые массовым владельцем и рассматриваемые как обременительная нагрузка тома собраний сочинений. Внесенному в титулатуру серии счету времени на века соответствует оформление книги: темно-зеленый твердый переплет с золотым тиснением имени и фамилии писателей по-английски и по-русски воспроизводит и снимает значение инокультурности, но вкупе с серийной маркой и тоном переплета задает семантику строгости, добротности, специализированной работы, чему способствует и обстоятельный аппарат – предисловие о творческом пути и послесловие об эстетике писателя, комментарии и указатель имен и названий, упоминаемых в книге (в монографии Н. Анастасьева и томе «ЖЗЛ» такого указателя нет). Тираж – в масштабе ретранслирующей группы – нижняя граница возможного для беллетристики: 50 тысяч.

Иное направление фолкнерианы последнего времени – расширение одновременной аудитории уже известных и апробированных текстов писателя. Его ведет издательство «Правда» (примерно в этом же русле действует Лениздат и ряд республиканских издательств – минское, кишиневское и др.). В последние десять лет оно взяло на себя миссию массового тиражирования текстов избранных произведений авторов, составляющих мировую и отечественную классику. Результат – библиотека в несколько сотен книг, распечатанная в количестве от 500 тысяч до 3–4 миллионов, самый большой, наряду с «макулатурной серией» этого же издательства, одновременный тираж в современном книгоиздании. Понимание авторитетности писателя здесь достаточно широкое: библиотечка включает имена, которым вряд ли привелось бы встретиться вне этих рамок (скажем, Шекспир и Данилевский). Однако исключаются как чисто историко-литературные мотивы отбора – влияние со стороны группы творцов и хранителей литературной памяти, так и давление чисто социальными силами со стороны ведомств или сановных современников. Поэтому здесь нет секретарской литературы, но нет и эзотерических раритетов – это, как правило, хорошие имена и вместе с тем добротный материал для чтения. Значение классики для широких масс сохраняется в типографском исполнении и оформлении текстов, которые, впрочем, далеки от любой последовательной программы. Чаще всего это газетных сортов бумага, целлофанированный переплет, соединяющий один из учебных образцов шрифта и орнамента с двух-трехцветной картинкой (стилизованным портретом автора или композицией «в стиле эпохи»). Его воспроизводящий значение любующегося взгляда глянец как бы скрадывает изображенное и написанное, «ослепляет» зрителя – своего рода недорогой эквивалент драгоценного (при, напомним, скверной бумаге, бледной черной графике внутритекстовых иллюстраций и совершенно средней – но не низкой – цене около двух рублей с колебаниями на полтинник в ту или другую сторону). Справочный аппарат не обязателен, хотя иногда и в небольшом объеме бывает (это книги для чтения всех, барьеры понимания здесь не отмечаются и не комментируются, время отмечается не внутри тома, а в ходе переиздания). Тексты, как правило, печатаются по другим изданиям (не всегда указывается каким), предисловие или послесловие (тоже не всегда присутствующее) зачастую переносится также из другого издания. Характерна здесь сама эта непоследовательность в соблюдении норм литературной культуры, своего рода небрежность: широта одновременной аудитории приобщения подразумевает кратковременность коммуникации, изъяны которой до известного предела при такой «скорости» не существенны. Обязателен же портрет автора: отпечатанный чаще всего с известного или дагеротипного образца, нередко с повторением полного имени писателя под ним вместе с датами жизни, он представляет эквивалент музейного портрета, с одной стороны, рассчитанного на неосведомленного зрителя, с другой – уподобляющегося официальному заключению, документирующему экспонат. Таких изданий Фолкнера три: «Особняк» 1982 г. и два издания в «Библиотеке зарубежной классики» (рассказы: «Медведь», «Осквернитель праха»), оба – 1982 и 1986 гг. – тем же тиражом в полмиллиона.

Если подытожить три десятилетия книжной судьбы Фолкнера по-русски, можно заметить, что срок общего признания в его случае – время между первой книгой и собранием сочинений – это возраст одного поколения, действующего в обществе и культуре. Такова временнáя глубина социальной системы литературы, и нужно в буквальном смысле «положить жизнь» на то, чтобы нововводимый культурный образец прошел ее от вершины до дна – от группы первоочередного прочтения до самого широкого круга еще только включающихся в письменную и литературную культуру читателей. К этому «шагу признания» и мере динамики литературной культуры стоит в данном случае прибавить еще полтора-два поколения жизни культуротворческих групп, благодаря усилиям которых писатель появился по-русски для читателей первой книги, отстоящей от дебютной книги самого писателя на тридцать лет. К моменту общего признания сложились, собственно, два русскоязычных Фолкнера со своей средой бытования: наиболее переиздаваемый в виде книг автор «Сарториса», «Медведя», «Особняка», с одной стороны, и журнальный автор «трудных» романов, дольше других книг ждавших своей русскоязычной публикации («Шум и ярость», «Авессалом!», «Святилище»), с другой. Собрание сочинений соединяет два эти образа, но воспроизводит их в масштабе более эзотерической группы ретрансляторов. Границы признания обоих типов отмечаются отсутствующими (пока?) формами изданий.

Нет, например, Фолкнера в «Народной библиотеке» и «Школьной библиотеке», тиражирующих для самой широкой подключаемой к письменной культуре аудитории самые жестко отобранные и признанные образцы – своего рода прожиточный минимум литературной культуры, представительный для истории страны и человечества. Поскольку же воспроизводится он для воспитуемых масс в качестве пособия (или самоучителя), то форма издания фиксирует позицию воспроизводящих и оценки носителей