– Ты ангел. – Ясон расцеловал ее в обе щеки. – Я знал, что ты все поймешь.

Игриво шлепнув ее по заду, он вышел из комнаты.

Мужчины! Беда не в том, что они недоразвиты, неотесанны, поверхностны и черствы, хотя, рискну заметить, многие именно таковы. Мужчины, будь они неладны, слепы. Невероятно тупы. Во всяком случае, мужчины в мифах и художественной литературе. В жизни мы, разумеется, проницательны, сообразительны и безупречны.

Креуса получила свадебный подарок – золотой венец из листьев и роскошно вышитую и надушенную тунику, – оба предмета Медея пропитала смертоносным ядом. Креусе не терпелось примерить все это перед зеркалом из полированной бронзы. В считаные минуты яд прожег ей кожу и попал в кровь. На вопли боли примчался Креонт, ее отец, и дочка принялась умирать у него на руках, стеная и плача. Но царь, попытавшись уложить ее тело на пол, обнаружил, что ядовитая туника прилипла к нему, и тоже умер в муках.

Далее Медея изготовилась убить своих сыновей[220].

Может показаться, что деяние, задуманное Медеей, – едва ли не самое ужасное в списке ее чудовищных преступлений, однако в «Медее» Еврипид влагает в ее уста великолепную речь, где она размышляет, осуществлять ли замысел. Эта речь – один из величайших монологов в мировой драматургии. Благодаря ему Медее можно посочувствовать – как трагической и совершенно человечной драматической героине[221].

Мучается она, размышляя о детоубийстве. Поначалу решает, что не осмелится на такое – и вообще нельзя этому случиться. А затем представляет себе судьбу этих детей, если замысел не осуществить. Жизнь у них отнимут куда менее милосердные руки.

Медея

Поражающий воображение театральный эффект: Медея появляется над сценой в колеснице, запряженной драконами, присланной ее дедом Гелиосом, богом Солнца. Тела детей – при Медее: она опасается, что, если оставить их в Коринфе, их не погребут достойно. Ясон, которому сообщили, что стряслось с его сыновьями, взывает к ней. Великолепен их обмен обвинениями и проклятьями. Последняя мольба Ясона отклика не находит.

Ясон

Медея

(Улетает к Афинам)

В Афинах мы с Медеей еще встретимся[224].

Раздавленный Ясон продолжил жить в Коринфе, пока его старый друг, аргонавт Пелей, брат Теламона, не уговорил его вернуться в Иолк и сбросить Акаста. Это им удалось, и Ясон наконец стал царем. Впрочем, правил он недолго. Однажды заснул он вечером под кормой любимого «Арго», на него упала прогнившая, плохо закрепленная балка – и убила его наповал.

Вырезная фигура на носу пробормотала:

– Предупреждала я его, когда Толкучие скалы попортили корму. «Хорошенько чини афластон, – сказала я. – Хорошенько чини, а не то придет день тебе горько жалеть». Вот же смертные, хоть кол на голове теши.

Многие греческие герои были отпрысками-полукровками людей, мелких божеств, полубогов и даже настоящих олимпийцев. Кое-кто уродился с проклятием провидцев и потому оказался брошен на произвол судьбы и воспитан приемными родителями – иногда и животными. Очень и очень многие считали свое божественное происхождение проклятием. Их героизм, вероятно, происходил от их способности выдерживать сокрушительное давление судьбы благодаря смеси человеческого и божественного. Да наверняка. Вот откуда весь героизм. Я употребляю слово «герой» свободным от всякой гендерной окрашенности. Геро – довольно распространенное женское имя в Древнем мире[225], и, надеюсь, все согласятся, что разделение на героев и героинь и неуклюже, и не необходимо.

Великий герой Аталанта родословную имела царственную донельзя: мать КЛИМЕНА – из царского клана МИНИЯ[226], отец – либо ИАСИЙ, либо СХЕНЕЙ, в зависимости от того, какому источнику вы больше верите – Овидию или Аполлодору. Как бы ни звали его, был он царем Аркадии – и таким правителем, какому наследница была без надобности. Первенец Климены оказался девочкой, и царь велел унести ребенка из дворца и оставить в горах на произвол судьбы. Как нам еще предстоит убедиться, он был не первым и не последним царственным отцом, обрекавшим свое дитя на такое.

Ребенка оставили в высокой расщелине на горе Парфений, где девочке предстояло неминуемо погибнуть. И действительно: всего через полчаса после того, как дворцовый страж положил ее на землю, приковылял медведь, привлеченный плачем, а может, незнакомым человечьим запахом. Удача повернулась к младенцу, а может, то был МОРОС, глубинная судьба, какая определяет все, – то оказалась медведица, да к тому же медведица, у которой за сутки перед этим волки отняли новорожденного медвежонка. Материнский инстинкт все еще правил ею, а потому она не съела младенца, а, наоборот, накормила.