— Я думаю, вам это все снится, — заверил его антрепренер. — Почему бы вам не лечь в постель и не попытаться поймать другой сон?

— О да, — согласился Шеннон, проводя рукой по мокрому лицу. — Пожалуй, так я и поступлю.

Он встал нетвердо и, спотыкаясь, побрел через кухню в холл.

— Пришло время заправить в проектор последнюю пленку, — сказал Дэвис. — И что-то мне подсказывает, кино нас ждет отменное.

Раскрашенная в кричащие ярмарочные цвета цирковая повозка вполне могла сойти за произведение искусства: со всех сторон ее украшали замысловатые резные узоры, панели кривых зеркал и золотые виньетки. На барельефе Самсон исчезал в пасти льва, а Голиаф могучей рукой сокрушал ребра юного Давида. Библейские легенды, как подметил Джоджо, неведомый скульптор подал в ином ключе: герои погибали. Золотом поблескивал барельеф лица — лица Зазывалы Дэвиса, отлитого в дотошно-реалистичном ключе, со всеми оспинами и рытвинами, недоброй миной, дарившей издевку всякому, кто подходил достаточно близко, чтобы его увидеть.

Пара клоунов с трупными лицами скакали в мокрой от росы траве между Джоджо и фургоном, по-обезьяньи загребая воздух. Арнольд Так выступил вперед, ни с того ни с сего залепив себе звонкую пощечину и топнув с такой силой, будто хотел расколоть земной шар.

В руке у него был гаечный ключ — с головки капала кровь.

— Ты не получишь ее, мерзкий сукин сын! — завопил Так. — Она тебе не нужна! Ради нее я жену убил, а ты что вообще сделал?

— Наверное, тоже свою пригрохнул, — просто ответил Джоджо, и Так на мгновение остолбенел. — Прочь с дороги.

Словно находясь под действием заклинания — а Джоджо предполагал, что так оно и есть, — скобянщик отступил назад и в сторону. Остальные последовали его примеру — все, кроме пары клоунов, продолжавших плясать и прыгать в утренней мгле, ни на кого не обращая внимания. Проходя мимо них к фургону, Джоджо решил, что их лица не накрашены — они сами по себе мертвецки-белые; белесость кожи оттеняла гнойный цвет глаз. Один из шутов подмигнул ему и пропищал тонким детским голоском:

— Наслаждайся шоу!

Джоджо ухватился за щербатый край раздвижной двери в фургон и с силой дернул ее на себя. Жгучий порыв холодного воздуха вырвался наружу, неся отчетливый запах грязных животных, горелого попкорна и дерьма. За дверью царила тьма, хоть глаз выколи; звон дисгармоничной музыки отдавался эхом глубоко в фургоне, который, видимо, внутри был куда больше, чем казался снаружи, иначе объяснить силу отзвука не получалось.

— Знаете, вы не должны идти со мной, — заметил Джоджо. — Я вас отпускаю, ребята. Разворачивайтесь — и по домам.

— Показывай дорогу, босс, — четко произнес Чарльз.

Теодора нежно похлопала Джоджо по спине. Он вдохнул холодный, дурно пахнущий воздух и шагнул в ожидающую темноту.

Дверь, прокатившись с грохотом по пазам, захлопнулась за их спинами, и участники импровизированного отряда на какое-то время потеряли друг друга из виду. Теодора, почувствовав чью-то руку у локтя, отпрянула и, ударившись о нежданную в том месте стену, упала на пол.

— Что это? — спросил чей-то голос. Ей показалось, что — Чарльза, но уверенности не было. Вопрос эхом прокатился по какому-то замкнутому пространству огромных объемов.

— Что же это такое? — вновь послышался голос. Все-таки это был Чарльз.

— Я тут! Я споткнулась! — подала голос Теодора. — Что это за место? Мы что, все еще внутри фургона?

— Не может быть, — произнес Джоджо, стоя в нескольких шагах от нее. Он прошел куда-то в сторону, а затем раздался глухой стук. Теодора слушала, затаив дыхание.

— Тут сиденья, — произнес он ошеломленно. — Господи, да мы в кинотеатре!

Где-то над их головами зашуршал и затрещал проектор. Загорелось квадратное окно ослепительно-белого цвета. Выступив из мрака, экран в дальнем конце зала ожил. Кругом затрещали динамики.

— Гляньте-ка! — воскликнул Чарльз.

На экране появился знакомый интерьер — то мог быть абсолютно любой из номеров отеля «Литчфилд-Вэлли». Хотя изображение было полноцветным, интерьер казался жутко блеклым и безжизненным. На краю кровати сидели двое — мужчина без рубашки и девица в одном лифчике.

— Это что, порнушка какая-то? — спросила Теодора.

Джоджо недоверчиво уставился на нее, повернувшись.

— Откуда ты знаешь, что такое «порнушка»?

— Да слышала где-то, — беспечно ответила она.

Он снова сосредоточился на экране — на человеке, которого видел живым всего один раз, и на розовощекой маленькой блондинке, которая, вероятно, всю оставшуюся жизнь проведет в страхе. Он знал, что будет дальше, поэтому сказал:

— Не смотрите.

Но было слишком поздно. Мужчина выгнул спину дугой, на его шее и лбу вздулись темные шнуры вен. Он издал предсмертный вопль и скрутился в позу эмбриона на кровати. Красные швы образовались на его плечах и вокруг горла; вот они разошлись — и темная кровь забила во все стороны. В считаные секунды, что показались им долгими мучительными минутами, Питер Чаппел был расчленен и обезглавлен; кровь залила пол, стены и бедную визжащую голую девицу.

Теодора тоже вскрикнула.

— Боже милостивый! — пробормотал Чарльз. — Боже, Боже…

— Говорил же, не смотрите, — проворчал Джоджо, пытаясь преодолеть собственную дрожь.

Камера, направляемая неведомым оператором, выехала в коридор и доползла до еще одной приоткрытой двери. Комната за ней оказалась во всех отношениях такой же, как предыдущая, тоже залитая кровью, но действо проходило с точностью до наоборот. Сидя в кресле у окна, скрестив длинные ноги в чулках, роковая медсестра из труппы Зазывалы Дэвиса ловко штопала иглой маленькую матерчатую куклу. Ее ярко-алые губы двигались, голос звучал глухо и монотонно. Разобрать слова не удавалось из-за плача той, что лежала на кровати, девушка билась, как только что пойманная рыба, руки и ноги связаны рваными простынями. Она была обнажена, ее кожа казалась почти такой же, как у оставшихся снаружи клоунов, бледной. Когда девушка мотнула головой, открывая лицо, Теодора закричала:

— Это же Марджи!

Медсестра продолжала что-то невнятно бормотать, заканчивая накладывать швы. Она завязала нитку на изгибе шеи куклы и откусила излишек. Довольная своей работой, медсестра улыбнулась, показав накрашенные губы. Затем она вонзила острие иглы в левое бедро куклы, и Марджи закричала от боли. На бедре девочки появилась страшного вида черная впадина в том же месте, куда укололи куклу. Не вынимая иголку из ритуального фетиша, медсестра встала и на цыпочках прошла к краю кровати.

— Бедное дитя, — насмешливо произнесла она, — как же тебе больно.

— Пожалуйста! — Страдальческий голос Марджи гулко разносился из всех динамиков кинозала. — Пожалуйста, перестань…