Прокурор считает, что Себастиан был не в курсе бесполезности этого предмета. По ее мнению, «мотив» важнее того, что бомба была в нерабочем состоянии. Сандер и прокурор пререкались, пока председатель суда не прервал их с требованием «оставить предположения способности Себастиана оценить функциональность взрывчатого вещества». Он не счел интересным то обстоятельство, что Себастиан был слишком глуп, чтобы осознать, что «бомбу» невозможно будет взорвать.

Криминалистам Сандер задал кучу вопросов. Они отвечали долго и обстоятельно. Половину ответов я тупо не поняла. Но когда судья спросил о цели всех этих вопросов, учитывая, «что на процессе рассматриваются только совершенные преступления», Сандер расстроился.

– С той целью, что все расследование велось, исходя из ошибочного представления о том, что моя подзащитная планировала сровнять свою школу с землей. Я считаю, что крайне важно доказать, что моя подзащитная не имеет никакого отношения к содержимому сумки, и что это содержимое не представляло опасности для окружающих.

Судья разрешил ему продолжать с вопросами, но видно было, что они вызывают у него раздражение. Он вздыхал, поглядывал на часы, чего раньше не делал. Закончив с бомбой, Сандер перешел к «отсутствию доказательств связи сумки и оружия, найденного на месте преступления, с моей подзащитной».

– Какова вероятность, что Майя паковала сумку? Открывала сейф, где хранилось оружие?

– Этого нельзя исключать.

Сандер нахмурился.

– Были ли ее отпечатки найдены где-то, помимо ручки сумки? На молнии? Внутри сумки? На другом оружии?

– Нет.

Нет, нет, нет.

Больше Сандер вопросов не задавал, но морщинка со лба не исчезла.

Председатель суда по-прежнему был раздражен. Думаю, эта часть процесса прошла не в нашу пользу.

Судмедэксперты прокомментировали протоколы вскрытия. Возраст жертв (Деннису дали между пятнадцатью и двадцатью), время смерти (Деннис, Аманда, Кристер скончались в классе, Себастиан в «скорой» по дороге в больницу), причину смерти (недостаточно было сказать, что их застрелили, надо было сказать, куда попали пули и какие травмы они нанесли, и какие травмы были смертельными, а какие нет). Я разглядывала их лица в надежде, что их манера речи, привычка чесать нос, покусывать губу или убирать челку со лба может дать мне разгадку сложнейшей загадки.

Но нет, никаких ответов. Только новый приступ тошноты.

Когда должна была выступать мама Аманды, я попросила у Сандера добыть мне разрешение не присутствовать. Но он отказался. Мать Аманды тоже попросила, чтобы меня вывели в отдельную комнату, когда она будет выступать, но председатель суда не удовлетворил просьбу. Сандер тоже выразил протест, хотя я настаивала на этом варианте.

Мама Аманды села недалеко от меня, наискосок, так что мне хорошо было видно, что она потеряла половину волос, смертельно исхудала и была бледной как полотно. Я с трудом ее узнала. Прокурор заставила ее долго рассказывать об Аманде. Какой она была, чем увлекалась, чем собиралась заняться по окончании учебы. Судья ее не перебивал и не просил придерживаться темы.

О том, как Аманда умерла, ее рассказывать не просили, поскольку ее там не было, но она сообщила, что находила странным, что мы с Амандой стали реже общаться, и что она спрашивала об этом дочь и Аманда ответила, что мы с Себастианом хотели быть наедине, и что мать Аманды переживала за меня и Себастиана, но не за дочь, потому что на то не было причин.

Когда настала очередь Сандера задавать вопросы, я думала, что их у него не будет. Если я что и поняла про его тактику защиты, так это то, что он никогда не задавал вопросов, если не был уверен в ответе. И была уверена, что он попытается сократить выступление мамы Аманды.

Услышав то, что он сказал, я готова была дернуть адвоката за руку, потребовать забрать свои слова назад. Разве ты не видишь, как она на меня смотрит, хотела я сказать. Не видишь, как она меня ненавидит. Она жалеет, что умерла не я, а ее дражайшая Аманда. Никогда никто так сильно меня не ненавидел. Неужели ты этого не видишь?

– Как вы думаете, Майя могла бы намеренно навредить Аманде? – нейтральным тоном спросил Сандер.

Мать Аманды всхлипнула, повернула голову и посмотрела прямо на меня.

– Нет, – ответила она. – Майя никогда бы так не сделала. Майя любила Аманду.

Вторая неделя судебного процесса, выходные

Я бастую. Все выходные отказываюсь выходить из камеры. Не даю вывести себя на прогулку или отправить в спортивный зал крутить педали сломанного велотренажера. Отказываюсь от предложения «поговорить» с кем-нибудь.

Меня тошнит при одной мысли о потном студенте психфака, проходящем практику в тюрьме, который будет сидеть, уставившись в свой блокнот, и слушать, не задавая вопросов, потому что его инструкциями вопросы не предусмотрены, и все, что от него требуется, заметить признаки расстройства, если таковые присутствует.

Плохой сон? Признаки нервозности? Страха? Перепады настроения? Не идет пена изо рта?

Я весь день лежу в постели. Страдаю перепадами настроения. Им придется надеть на меня смирительную рубашку, чтобы вытащить из камеры раньше, чем снова придется поехать в суд, потому что я отказываюсь покидать камеру.

Аманду похоронили в субботу в три часа пополудни, спустя пять недель после того, как я ее убила. Отпевание происходило в часовне в Юрсхольме, где мы с Амандой причащались летом между восьмым и девятым классом. У нас были одинаковые белые накидки, которые мы надели поверх белых платьев. Она была в платье от Хлое, я – от Стеллы Маккартни. Ее платье было новым, мое мама нашла в секонд-хенде на Карлаплан. Но выглядели они практически идентично. Юбка колоколом, скромный вырез, белый хлопок. На шеях крестики из белого золота на тонких цепочках.

Утром накануне церемонии мы получили подарки от родителей – часы одной марки, но разных моделей, и это нас очень позабавило. Мы решили, что наши родители нелепы, что, не сговариваясь, купили одно и то же.

Нам было смешно еще и от того, что в этих платьях мы были так похожи, что нас можно было принять за сестер.

Папа так и сказал, когда заехал со мной за Амандой, чтобы везти нас в церковь.

Вы могли бы быть сестрами.

Разумеется, никаких вопросов священник не задавал. Поводов нервничать у нас не было. Конечно, мы слышали слухи, что священник может задать вопрос и не причастить тебя, если не знаешь ответа. Но не слышали, чтобы кому-то отказали в причащении. Все, кто был с нами в христианском лагере, причастились. Все мы приготовили сценки из Библии и старались не смеяться, когда другие представлялись: «Привет, меня зовут Якоб, я буду играть роль простого народа» или «Привет, меня зовут Алис, я буду играть роль Иисуса».