– А ты откуда знаешь? – насторожился он. – Ты что за мной следила?

– Приехали. Выходи.

– Надо было еще тогда от тебя избавиться…

– Тихо!

Он тут же замолчал: на площадке у лифта стояла Надя.

– Здравствуйте, – сказала та. – Мы вас ждем. Маша, посиди в холле, на диване. А вы идите за мной, – и пошла вперед, Владимир Васильевич с недовольным лицом двинулся следом.

Она послушалась. Села, закинула ногу на ногу и уставилась на часы, висевшие на стене. Она уже привыкла ждать. Ожидание бывает разным, но ожидание в больничном коридоре особенное, потому что это состояние именно здесь пролегает грань между жизнью и смертью, вот она еще есть, надежда, а вот ее уже нет, приговор оглашен. И жизнь после этого меняется совершенно. Вещи, которые раньше казались важными, перестают иметь значение, мысли, кажется, вырастают, от пустяковых, к примеру, о неоплаченных квитанциях за газ и за свет, до глобальных, о жизни вообще. Стены сами собой раздвигаются, и вот уже нет дивана в холле, нет часов на стене, нет никакой больницы, есть песчинка в Космосе, Маша Откровенная, перед ней бесконечность, и за ней тоже. Темнота, безмолвие и затерявшаяся где-то жизнь, такая маленькая, невидимая невооруженным глазом, что думать о ней даже как-то страшно…

– Маша!

Она подняла глаза: Надя.

– Мы уже закончили.

Она увидела, как закрылись двери лифта. Владимир Васильевич с ней даже не попрощался. Если верить часам на стене, прошло двадцать минут. Но как же все относительно!

– И что? – спросила, чувствуя, как сердце замерло.

– Надо подождать результата.

– Сколько?

– Позвони в понедельник.

– Я лучше приеду. Идем к Соне?

– Хорошо, – кивнула Надя. – Идем.

Она вдруг вспомнила, что с тех пор, как Илья переехал к ней, Надя у них не была. А у себя дома бывает? Или переселилась в клинику?

«Какая же я эгоистка!» – обругала себя Маша. И внезапно остановилась. Они спускались по лестнице, на третий этаж, между двумя пролетами была небольших размеров площадка, но с окном, вот у этого окна она и остановилась.

– Что с тобой? – обернулась Надя. – Тебе нехорошо?

– Да, – она оперлась спиной о подоконник и замерла.

– Голова кружится? Давление поднялось? Сердце? Надя подошла, взяла ее руку, ища пульс. Она же вдруг обняла ее другой рукой и горячо зашептала:

– Прости меня… прости…

– Да что с тобой? – попыталась отстраниться Надя.

Она не пускала, обняла еще крепче, заговорила еще жарче:

– Я раньше думала: вот дурочка! Живет, как монашка, лишает себя всех радостей жизни, торчит день и ночь в своей клинике… Нет чтобы себя порадовать… Только дети, болезни детей, слезы по детям, радость, когда кого-то удалось спасти… Причем, чужие дети! Своих-то нет! Ни мужа, ни детей. Какая же это жизнь? Так, половинка. Нет, ты слушай! Слушай! Я считала тебя чудачкой, хотя и любила тебя. Но я тебя не понимала. Ну, не понимала!

Мне твоя работа, твоя клиника были безразличны. Я правду тебе сейчас говорю. И мне стыдно. Но если я этого не скажу, мне будет еще больше стыдно. Я теперь думаю: что было бы с нами без таких, как ты? Нам молиться на вас надо, а мы стараемся держаться подальше, стараемся не знать, что такие люди есть, а если вдруг узнаем, стараемся поскорее об этом забыть. Потому что как же тогда нам-то жить, а? Собирателям радостей, любящим только себя? И это все… Это все неправильно! – выкрикнула она.

– Маша… Ну, перестань…

– Нет! Не перестану! Вот когда с нами случается беда… Вот как со мной… Мы бежим искать таких, которым чужое горе не безразлично, мы вдруг о них вспоминаем. Но ведь это стыдно! Почему же только теперь? Когда нам надо? Когда от этого все зависит? Почему же не раньше? Хорошо хоть, что ты у меня есть! Потому что где же я их найду, этих людей? Я же их всех растеряла!

Она заплакала. Шаги на лестнице, мужчина в белом халате поспешно прошел мимо них. Стоят две женщины, одна из них плачет, другая утешает. Это больница.

– Я все понимаю, – и Надя, как ребенка, погладила ее по голове. – И не сержусь. Ничуть не сержусь.

– А надо сердиться! Надо на меня орать! Надо говорить мне почаще, какая я дрянь!

– Маша!

– Чего бы я сейчас ни отдала, чтобы вернуться в прошлое, когда Соня была здорова. Я бы жила по-другому, думала по-другому. И к людям относилась бы по-другому. И к тебе…

– Ну, перестань. Перестань на себя наговаривать. Никого ты не растеряла. У тебя есть я, есть Илья…

– Да… Илья…

– Все будет хорошо. Я в этом уверена. Тебе сейчас лучше поехать домой. А после обеда мы с Соней тебя ждем.

– Какая же я мать после этого? – горько сказала она. – Получается, что я сбежала, струсила. Нет, никуда я не поеду! Останусь здесь!

– Маша… Пойми ты… Не надо ей видеть тебя такой. Тебе надо пойти и посмотреть на радость.

– Что?

– Изменить лицо. Нельзя все время ходить с таким лицом. И нельзя ходить так к Соне. Езжай в центр, сейчас везде стоят елки. Люди радуются: скоро праздник. Скоро Новый год. Смотри на людей!

– Да какой уж тут праздник! – она махнула рукой.

– К Соне я тебя сейчас просто не пущу, – сердито сказала Надя. – А ну! Брысь отсюда! Езжай смотреть на радость! На людей!

…Она поехала на метро. Поехала в центр, где всегда много народа. Надя велела смотреть на людей. Ей не хотелось. Видеть эти счастливые лица, предновогоднюю суету, мужчин и женщин, нагруженных свертками с подарками, смеющихся детей…

Она тоже имеет право на подарок. Говорят, под Новый год сбываются все мечты. Она тоже загадает желание. А желание у нее в последнее время только одно: спасти Соню. Когда человек сталкивается с безнадежностью, он готов загадывать на что угодно. Ходит и ищет приметы того, что все будет хорошо. Солнышко выглянуло – к удаче. Кусочек картона с цифрой «семь» в супермаркете, простой жетон от ячейки, в которую поставили сумку – все сбудется. Счастливый номер маршрутного такси – на счастье. Белая кошка перебежала дорогу, не черная, а именно белая, – все это приметы везения.

Маша брела по брусчатке и искала их, эти приметы везения. Увидела церковь и не могла не зайти. Долго стояла перед иконой со свечой в руке и шептала свое желание, потом сидела на деревянной скамеечке, тихая, задумчивая. Ей казалось, что если она без конца будет его повторять, думать об этом постоянно, то все непременно сбудется. Только надо думать об этом все время.

Потом она снова ходила, смотрела на людей. Увидела мужчину в костюме Деда Мороза и вновь прошептала свое желание. Потом постояла у огромной елки. Губы зашевелились сами собой. Она словно обряд совершала, с верой, которую внушила ей Надя, просила чуда. Так надо. Под Новый год сбываются все мечты. Пусть они сбудутся сейчас!..