Когда мы сравниваем моральные качества современных атеистов и верующих и не находим какого-то явного перевеса в пользу последних, всегда можно сказать: “О’кей, современные атеисты все равно росли в парадигме христианской культуры, поэтому они тоже хорошие”. Вероятно, какое-то рациональное зерно в этом есть – но вопрос все равно в том, какие именно аспекты христианской культуры люди склонны впитывать, как их трактовать и почему сама культура стала именно такой. Наши моральные ценности, конечно, в значительной степени формирует общество, в котором мы живем. Оно культивирует лучшие проявления нашей амбивалентной натуры или паразитирует на худших – это уж как повезет. Но любая созданная человечеством система нравственных принципов вырастает не на пустом месте. Она накручивается на те интуитивные врожденные представления о добре и зле, которая уже заложены в нашем мозге. Их истоки мы видим уже у животных или у совсем маленьких детей.

Допустим, вы крыса и в вашей клетке есть маленький прозрачный контейнер, который вы можете открыть, но для этого нужно сначала подумать, а потом еще и приложить физические усилия. Заинтересует ли он вас, если видно, что там пусто? Или если там лежит игрушечная плюшевая крыса? Да не особенно. Даже после двенадцати дней в обществе контейнера, даже если экспериментатор помогал крысам приоткрывать его дверцу, только 5 животных из 40 приобрели привычку его отпирать – ну так, из любопытства, на всякий случай. Но картина резко меняется, если в этом контейнере запереть другую живую крысу. Теперь животные очень интересуются контейнером, все время бегают вокруг него, предпринимают попытки его открыть. Когда животные уже были знакомы с этой системой, 23 из 30 подопытных, попав в экспериментальную клетку, сразу же шли освобождать своего сородича [13]. Исследователи предположили, что у крыс может и не быть благородных мотивов, им просто скучно и хочется иметь товарища для игр. Однако когда ученые перестроили экспериментальную установку так, чтобы после всех усилий крысы-освободителя дверца контейнера открывалась бы с другой стороны и крыса-заключенный попадала в другую клетку, картина принципиально не изменилась: животные, научившиеся открывать контейнер с крысой, день за днем продолжали это делать (и игнорировали пустой контейнер). Тогда моральный выбор усложнили дополнительно: в клетку крысе-освободителю стали помещать два контейнера. В одном был плененный товарищ, а в другом – шоколадные чипсы. Вы бы что выбрали? Крысы немедленно открывали оба контейнера, а потом еще и делились с товарищем чипсами.

Зачем спасать товарища? По-видимому, альтруистические побуждения в значительной степени подстегиваются тем, что само животное чувствует дискомфорт, когда сородичу плохо. В эксперименте с контейнерами было отмечено, что в присутствии запертой крысы свободное животное активно издает тревожные крики (человеческим ухом их не воспринять, крысы общаются в ультразвуковом диапазоне, но ученые умеют регистрировать их вокализацию с помощью приборов и отличать тревогу от радости).

В другом эксперименте мышам делали инъекцию слабого раствора уксусной кислоты в брюшину. Мне неприятно вам это сообщать, но животным было больно, и это было заметно по характеру их движений. Исследователи установили, что мыши намного сильнее скрючиваются от боли, если рядом есть другая страдающая от такой же инъекции мышь. Эффект был особенно выражен, если в эксперименте использовались не две незнакомые друг с другом мыши, а соседи по клетке [14].

Разумеется, более сложными и развитыми представлениями о хорошем и плохом обладают обезьяны. Причем не только человекообразные: один из самых впечатляющих экспериментов, касающихся морали у животных, был поставлен на капуцинах [15]. Если у вас есть под рукой интернет, то я настоятельно рекомендую прямо сейчас отложить книжку и посмотреть на ютубе видеоролик Capuchin monkeys reject unequal pay, потому что это действительно стоит увидеть, а не просто прочитать описание. Речь идет об эксперименте, в котором две самки капуцина, сидящие в соседних клетках и способные видеть друг друга, выполняют одно и то же задание: отдают экспериментатору камушки и получают награду. Но только одной обезьяне дают огурцы (которые ее вне контекста совершенно устраивают), а вторая за это же задание получает виноград. Первая участница эксперимента, осознав несправедливость, сначала выглядит крайне изумленной, но все-таки продолжает отдавать камушки – в надежде, что это какая-то ошибка. Но ей продолжают давать огурцы! А соседке продолжают давать виноград! Вскоре жертва несправедливости приходит в ярость. Вертит в руках огурец, смотрит на него, а потом с размаху швыряет его в экспериментатора, начинает трясти решетку и верещать, и спасибо, что не угрожает засудить за жестокое обращение с животными.

Чувство справедливости у овощей: огурцы не хуже винограда.

Франс де Вааль, известный американский приматолог, в лаборатории которого был выполнен этот эксперимент, в своей научно-популярной книге “Истоки морали. В поисках человеческого у приматов” называет поведение капуцинов примером справедливости первого порядка, то есть способности возмутиться, когда другому достается больше вкусненького, чем тебе. Существует и справедливость второго порядка – способность возмутиться, когда тебе несправедливо достается больше вкусненького, чем другому. Это явление довольно трудно зарегистрировать в экспериментах на животных (да и на людях, чего уж там), но де Вааль все же описывает несколько отдельных наблюдений за шимпанзе и бонобо, которые поступали именно таким образом – например, отказывались брать виноград, когда их коллегам за такое же задание доставалась обычная морковка.

Базовые представления о морали есть не только у животных, но и у маленьких детей. Карен Винн, Пол Блум и их коллеги из Центра когнитивных исследований младенцев при Йельском университете устраивают довольно сложные кукольные представления для того, чтобы выяснить, по каким признакам дети отличают хороших персонажей от плохих и насколько устойчивы их предпочтения.

Вот первая сценка. Игрушечный тигренок пытается открыть прозрачную коробку, в которой лежит погремушка. Собака в желтой футболке помогает ему, придерживает крышку, совместные действия приводят к победе. В следующем акте драмы тигренок снова пытается достать погремушку, но собака в голубой футболке ему мешает, прыгает на крышку и не дает достичь цели[71]. На все это смотрит младенец. Затем приходит экспериментатор, не знающий, какая собака была хорошей, а какая плохой, и протягивает обеих собак ребенку. Выясняется, что уже пятимесячные младенцы почти в 75 % случаев протягивают руки к той собаке, которая помогала тигренку и была хорошей [16]. Более того, даже трехмесячные дети, которые пока не вполне уверенно управляют движениями рук, подолгу задерживают взгляд на хорошей собаке и мало смотрят на плохую.