Аннушка поднялась.

— Ты бросил кого-то из своих людей? И ты должен был сделать это, чтобы получить майора? Но почему?!

Фоменко махнул рукой.

— Долго рассказывать… Да и незачем.

Аннушка покачала головой.

— Боже, теперь я понимаю… Почему тебе стало страшно… Я слышала где-то или читала… Кто-то сказал: «…есть вещи и хуже войны. Предательство хуже».

Фоменко медленно двинулся к двери.

— Прощай, — произнес он уже у самого порога.

Конец августа выдался жарким. Все окна в квартире были распахнуты настежь.

Корытов сидел в старом продавленном кресле и слушал «Маяк».

Страшась своей беспомощности, он почти не выходил на улицу. Зная, что мать и сама слаба глазами, очень редко просил ее читать вслух газеты. Поэтому к обшарпанному, ворчливо потрескивающему радиопомехами приемнику Рокфеллер относился как к живому и близкому существу, которое не только соглашалось по первому его желанию и хоть целыми часами рассказывать о погрузившемся в кромешный мрак мире, но и заставляло порой с бьющимся от волнения сердцем замирать, если в эфир прорывалось даже самое короткое сообщение ОТТУДА.

Письма от Фоменко не было уже четвертый месяц…

Каждый день, цепляясь за лестничные перила, Корытов спускался на первый этаж, на ощупь открывал почтовый ящик, висящий на стене у выхода из подъезда, и извлекал из него «Красную Звезду». Он медленно и тщательно ощупывал газету, а затем, опасаясь, что письмо могло проскользнуть мимо пальцев, опускался на колени и долго шарил руками по грязному, заплеванному полу…

Корытов сидел на скамейке у подъезда своей пятиэтажной «хрущевки», подставив лицо ласковому вечернему солнцу. Глаз Корытова не было видно за стеклами дымчатых очков.

Во дворе, шумно перекрикиваясь, играли дети.

Неожиданно Корытов услышал, как детский голос у него за спиной громко произнес:

— Квартира номер двенадцать? Это во-о-н в том подъезде.

А взрослый ответил:

— Спасибо, мальчик.

Этот голос Корытов узнал бы из тысячи… Да что из тысячи! Такого больше не было ни у кого.

Корытов уже слышал звуки приближающихся к нему шагов. Дрожа от волнения, он поднялся со скамейки…

…К Корытову, широко улыбаясь, подошел Чепига в повседневной офицерской форме. Он остановился и раскинул для объятий руки.

— Здравствуйте, Евгений Иванович!

Корытов шагнул ему навстречу.

— Витя!

Они обнялись.

Глаза Чепиги лучились от счастья. Отстранившись от Корытова, он радостно хохотнул.

— Я же говорил, что зрение восстановится!

Корытов грустно улыбнулся.

— Нет, Витя. Я по-прежнему ни черта не вижу… Узнал тебя по голосу — когда ты разговаривал с мальчишкой.

Глаза Чепиги сразу потухли.

Оба присели на скамейку.

Сквозь комок, подступивший к горлу, Корытов тихо произнес:

— Спасибо, что не пожалел времени в отпуске… Навестил старого друга.

— Я не в отпуске, Евгений Иванович. — Чепига сделал паузу. — Сопровождал груз «двести» в Московскую область. А до вашего городка было рукой подать…

Корытов вскинул голову.

— Ты передавал Фоменко мой адрес?

— Конечно.

Корытов вздохнул.

— А он мне до сих пор так и не написал… — Спохватившись, Корытов добавил: — Ты не думай, я не в обиде. У него на письма, наверное, и времени нет… Как он там? Назначили начальником штаба батальона?

Чепига кивнул.

— Назначили.

— И майора получил?

— Получил…

Корытов радостно всплеснул руками.

— Слава богу! Он так этого хотел. Вот приедет ко мне в гости…

Чепига отрицательно помотал головой.

— Евгений Иванович, он не приедет…

Корытов изумленно вскинул брови.

— Почему?

Чепига помолчал, собираясь с духом, и снова начал говорить:

— Месяц назад две роты его батальона сопровождали агитотряд у кишлака Момандхейль…

От дороги до густых зарослей «зеленки» было не больше ста метров.

Вдалеке виднелся афганский кишлак, в сторону которого и двигалась по дороге, проходящей мимо «зеленки», колонна «бэтээров».

Один из них был переоборудован под звуковещательную станцию: рядом с люком машины торчал большой репродуктор.

На броне этого «бэтээра», по бокам от репродуктора, сидели Фоменко и командир агитотряда старший лейтенант Моисеенко, с тонкими чертами лица и в очках.

На погонах Фоменко блестели новенькие майорские звездочки.

За спинами офицеров дремал, опустив голову и прикрыв глаза, фельдшер агитотряда прапорщик Андрусевич — русоволосый, крепко сбитый белорус с аккуратными усами почти до самого подбородка.

Фоменко повернулся к Моисеенко и улыбнулся.

— Ну, что? Едем агитировать дехкан за советскую власть?

Моисеенко криво усмехнулся и махнул рукой.

— Да им наша агитация — до одного места. — Он кивнул на репродуктор. — Вы что думаете, я по этому «матюгальнику» длинные речи толкаю? Скажу пару слов, а потом запускаю музыку.

Фоменко понимающе кивнул. Он бросил на Моисеенко любопытный взгляд.

— Где учил язык? В Военном институте иностранных языков?

— На восточном факультете Ленинградского универа.

Фоменко оживился.

— Так ты «двухгодичник»?

— Да. У меня срок службы кончается осенью. А потом… — Командир агитотряда мечтательно вздохнул. — Потом — домой.

Фоменко хитро прищурился.

— В армии остаться не хочешь?

Моисеенко поморщился.

— Да вы что? В этом «дурдоме»? Не-е-е… — Спохватившись, он покраснел и смущенно покосился на Фоменко. — Хотя кому-то, может, и нравится…

Фоменко сделал вид, что не принял сказанного старлеем на свой счет.

— А чего сегодня твой агитотряд сопровождают две роты? Я слышал, всегда хватало одной.

— Раньше ездили с одной. А теперь нельзя. — Глаза Моисеенко стали серьезными. — Недавно наши убили брата полевого командира, который действует в этом районе. Он мстит…

— Ясно… Ну а в самом кишлаке вас как встречают?

Моисеенко хохотнул и широко расставил в стороны руки: