– Эра Лукьяновна...

– Да пошла ты вместе с Эрой Лукьяновной, – проворчала под нос Клава и хотела продолжить путь в театральные недра, но... – Юлиан здесь?

Вахтерша посмотрела на щит, затем доложила:

– Ключ от кабинета висит, значит, ушел. А когда ушел, не видела. Наверное, я в туалете была, а он вышел и повесил ключ. Не ходили бы вы, Клавдия Анатольевна, а? Меня Эра Лукьяновна со свету сживет... ведь не разрешает заходить...

– Это не ее собственность, – хмуро проговорила Клава.

Она смело переступила порог, прошла в гримерку, повесила пальто и огляделась. Вот они, стены, где провела Клава лучшие годы своей жизни. Она мечтала умереть здесь, на сцене... конечно, не сейчас, а в старости. Это не просто стены, это ее дом. Есть квартира, но она не дом, там Клава только ночует. А дом здесь, и жизнь здесь. Наверное, не одна она так думает, а многие, кто пришел на сцену творить. Не за рублем же сюда идут! На сцену идут, потому что душа просит, горит. А Эпоха отнимала у актеров их страсть. Эпоха... она, она перемесила всех, как тесто...

В гробовой тишине послышались осторожные шаги. Кто это? Кто бродит по театру в такой поздний час? Сердце Клавы учащенно забилось. Страшно стало! Четверо актеров уже... Клава на очереди. Шаги приближались к гримерке. Клава поискала предмет, способный защитить ее от неизвестного. Ничего подходящего не нашла. Тогда схватила настольную лампу, выдернув шнур из розетки, на цыпочках подбежала к двери и притаилась, прижав лампу двумя руками к груди...

Дверь открылась, Клава стояла за ней. В гримерку вошла Аннушка. Слава богу, не убийца! Клава облегченно вздохнула и сказала девушке в спину:

– Вот напугала ты меня...

Анна как закричит, отпрянув. Ее внезапного крика испугалась и Клава, вздрогнула.

– Клавдия Анатольевна, нельзя же так появляться! – залепетала Аннушка, приходя в себя.

– Нельзя же так орать! – схватилась за сердце Клава. – Ты что тут делаешь?

– Так... репетировала... У меня же ввод, а репетицию отменили из-за похода к следователю. Уже ухожу.

Анна оделась и покинула гримерку...

Эра Лукьяновна, почувствовав себя плохо, приняла лекарство в капсуле и прилегла на диван в кабинете. Ее тошнило, разболелся желудок, очевидно, съела что-то несвежее. Вдобавок скверное настроение после сбора труппы просто доконало. В моменты жизненных коллизий о себе дает знать возраст, все трудней справляться с депрессией. А сегодня депрессия обрушилась на Эру Лукьяновну со всей мощью, как змея душила.

Эра не задумывалась о возрасте, о болезнях, о смерти. Она жила, и все. Но периодически кто-нибудь да напоминает: ста-ру-ха. О это слово! Как будто важно, сколько тебе лет! Да и что такое молодость? Миг. Мимолетность. Зрелость длится вечность, зрелость имеет опыт и знания, она богата и щедра. Эра Лукьяновна не старуха, она зрелая женщина, способная любить до самозабвения и ненавидеть с такой же силой. А ей: старуха, бабушка, пенсионерка! И никому нет дела, что она чувствует после этих жестоких слов. А хотят, чтоб она понимала этих мерзавцев, жалела их. Нет уж! Получите, господа, в ответ заслуженную порцию. Старуха? Да, старуха! Зато эта старуха ваша хозяйка! И вы будете плясать под ее дуду! А откажетесь плясать – пошли вон! Если уж ей суждено покинуть это место, всех за собой потянет, никого не останется.

Одно событие немного привнесло в душу удовлетворение. Это Юлик. Приполз на коленях. Да, именно так и было. Упал на колени, целовал руки, просил прощения, называл себя дураком, говорил, что Эра должна его понять... Опять! Она должна понять, она! А он? Но простила. За кабинетом Эры Лукьяновны есть маленькая комнатка, полное примирение состоялось там, страстное примирение. Потом они пили кофе, ели пирожные и, конечно же, обсуждали положение дел в театре. А дела скверные... Потом Эра Лукьяновна почувствовала себя плохо... очевидно, пирожные несвежие. Она отправила Юлика домой, нечего наблюдать за ней, когда ей муторно. Он вымыл посуду и ушел, она осталась подумать. Ценные мысли приходят в этом кабинете, Эра его обставила в соответствии с предназначением – это не только место директора, но еще и уютный уголок, где приятно находиться. Здесь и пришла неновая идея о реорганизации театра. Это не расформирование, кое-что другое. Труппу она распустит в бессрочный отпуск ввиду финансового кризиса, а там пусть гуляют господа артисты до пенсии. За это время подготовят выгодный для города план гастрольного театра и перейдут на самоокупаемость. Городу не надо будет тратить бешеные деньги на содержание труппы и постановки. План предложил Юлик, она одобрила...

Боли не уменьшались, становились сильней. На несмелый стук в дверь Эра Лукьяновна крикнула:

– Кто там?

– Это я, Клавдия Овчаренко. Можно?

Эра Лукьяновна не ответила, так как новый приступ боли мучительно сжал внутренности, остановилось дыхание. Овчаренко вошла без разрешения, полная решимости, но, увидев бледную директрису на диване, сначала спросила:

– Вам плохо?

– Немного нехорошо, – едва отошла от боли Эра Лукьяновна. – Тебе чего?

– Я хотела сказать...

И вдруг решимость покинула Клаву! Дальше она несла такое... сама себя презирала, мечтала остановиться, а рот открывался сам собой:

– Я хотела сказать, Эра Лукьяновна, вы... вы можете на меня положиться. Да, можете! Я не разделяю точку зрения Кандыкова и никогда не разделю. Мне было стыдно слушать... я просто в шоке была... Люська Сюкина совсем обнаглела. Цветочки что! Она на известную улицу ходит. Зачем? («Господи, вырви мне язык», – подумала Клава.) А все за тем же, за деньгами. И знаете, находятся желающие, пользуются ее услугами на кровати! Или прямо в автомобилях. Вот лицемерка! И Башмакова, негодяйка... Ну кому она нужна с лошадиной рожей? Ха-ха-ха... Что с вами, Эра Лукьяновна?

– Подай воды... – с хрипом выдавила директриса, указав пальцем на стол.

Там стояла бутылка минеральной. Клава налила в стакан воды, протянула. Ого, Эпоха не в состоянии приподняться! Клава одной рукой подняла ее голову, поднесла стакан ко рту. Эра с жадностью сделала несколько глотков, упала в изнеможении на диван. Матово-бледное лицо показалось таким старым, уставшим, что Клава пожалела ее:

– Вы заболели. Позвонить родным?

Эра Лукьяновна внезапно вскочила и, шатаясь, побрела куда-то. Клава за ней. Директриса влетела в туалет, не соизволив закрыться в кабинке. Характерные звуки рассказали, что директора прихватила заурядная болезнь – диарея.

– Это ничего, Эра Лукьяновна, со всеми случается, – успокаивала ее Клава. Послышались рвотные звуки. – И такое бывает. Пройдет.

И вдруг Эпоха вывалилась из кабинки, грохнулась на кафельный пол. Ряды кабинок с одной и с другой стороны находятся на небольшом возвышении, чтобы войти в кабинку, нужно преодолеть три ступеньки. Эра Лукьяновна распласталась на этих трех ступеньках, а точнее, ноги ее лежали по краям унитаза, бедра на ступеньках, а голова – прямо на полу. Эра была в сознании, потому что стонала, стонала жутко, а бесцветные глаза потемнели и смотрели в никуда.