умных – свои права и обязанности понял несколько своеобразно: прочитать сборник не нашел нужным – просто пробежал глазами по оглавлению и, ухватив увесистый карандаш, вычеркнул две фамилии.

– Этих авторов мы не знаем. Они здесь ни к чему.

– Позвольте! – удивился Георгий Аркадьевич. – Ведь я составлял сборник не по чинам. Хороший очерк и хорошие стихи. Оба автора – литераторы, часто печатаются…

– Не надо. Тут и без них достаточно материала. Останутся только члены писательской организации.

Георгий Аркадьевич встал и церемонно поклонился – церемонность всегда появлялась в нем, когда он приходил в ярость:

– В таком случае, прошу не считать меня составителем и редактором сборника. Всего хорошего…»

Шенгели начал рваться в Москву – во-первых, надо было сохранить его квартиру на 1-й Мещанской улице, во-вторых, обеспечить себя работой и гонорарами для жизни, и, в-третьих, оформить себя и Нину Леонтьевну в качестве стиховеда и переводчика. Поэтому в марте 1943 года Шенгели выехал из Фрунзе в столицу. Там состоялись его переговоры с Петром Ивановичем Чагиным по вопросу издания переведенного им «Дон Жуана», который завершился положительным результатом. А кроме того, в мае этого года Высшая аттестационная комиссия присвоила Георгию Аркадьевичу звание профессора, хотя от получения докторской степени он решил отказаться, потому что дело это будет очень сложным и займет не менее полугода. Зато Манухину приняли в Союз писателей легко, правда, никакой работы ни ей, ни ему не пообещали.

16 мая в письме своей Нине Леонтьевне он из Москвы писал: «Молодежь переписывает мой “Норд” (за невозможностью достать книгу: она изредка попадается у букинистов и продается по 75–80 руб.); Антокольский на днях, как мне рассказывали, устроил громовой скандал Казину, составителю “Антологии русской советской поэзии” за то, что он не поместил там моих стихов, и грозился писать этом в ЦК; куча белорусских поэтов вчера в клубе подошла ко мне знакомиться и именовала меня мэтром и учителем, говоря, что мои учебники и “Избранные <стихи>” являются у них настольными книгами; в библиотеке ССП мне сказали, что “Маяковский во весь рост” усиленно читается, равно как и последние сборники. Удивительно. Прямо – верленовская судьба».

В один из дней Георгию принесли его книжечку «Избранных стихов», насквозь пробитую немецкой пулей и залитую кровью. Ее нашли в вещмешке одного из наших бойцов, погибшего под Уманью, и Шенгели говорил потом жене, что «это – мой орден, единственный; но будь их у меня десятки – им я гордился бы больше всего» [7]. Солдат, читавший этот сборник, перекладывал странички цветами и листьями – и этот невольно получившийся гербарий бережно хранится в книге еще и сегодня…

Но работы в Москве для Георгия и Нины все не находилось и не находилось, поэтому он очень обрадовался, получив телеграмму от председателя правления Союза писателей Туркмении Берды Мурадовича Кербабаева, который сообщал: «Возможна штатная работа в Союзе. Кроме того, неограниченно большая переводческая. Квартиру, питание с семьей обеспечим». Обрадованный, Георгий Аркадьевич Нине писал: «Это очень соблазнительно: за строку там платят 7 и 8 руб., вдвое больше, чем в “Гослитиздате”. Тысяча строк в месяц (пустое дело: 35 строк в день) и заработок огромный. А переводный материал много интереснее, чем в Киргизии. Будет работа и для тебя. Климат? Несколько жарче, чем в Самарканде. Тяжко, конечно, но если учесть сытость, обеспеченность и, значит, спокойствие, то этим, пожалуй, компенсируется тягость…»

Однако Нина Леонтьевна была вынуждена остаться со своей больной матерью во Фрунзе, а Георгий тем временем отправился в Ашхабад, где его, помимо новой работы, ожидала еще и 42-градусная «пещь огненная».

Но, судя по хранящемуся в его архивах стихотворению «Возвращение», под которым стоит дата: «26.VI.1943–8.VII.1943, г. Фрунзе», – он все-таки сделал приличный крюк и заехал на несколько дней по пути в Ашхабад к Нине Леонтьевне во Фрунзе, о чем остались запечатлевшие это событие строки:

Я в окошко стукнул пальцем,

Под окошком пес лайнул,

И твой оклик нежным жальцем

Каплю меда протянул.

И как тучка голубая,

В пенной пряже серебра,

Ты ко мне, плащом порхая,

Полетела из двора.

Легкий стан твой, как бывало,

Дрогнул у моей груди, —

И желанное настало,

И былое – впереди!

Ожидать встречи с Ниной, судя по всему, для Георгия (с его бесконечными разъездами) было участью постоянной, потому что его фамилия Шенгели в переводе с грузинского языка означает дословно – жду тебя, так что ждать встреч со своей любимой – это сущность его судьбы.

Расставшись с Ниной Леонтьевной, Георгий отправился дальше в Ашхабад, но 8 августа 1943 года заехал на один день в Ташкент для встречи с находившейся там в эвакуации Анной Андреевной Ахматовой, которая прочитала ему свою «Поэму без героя». Там «в память неожиданной встречи в Ташкенте» Анна Андреевна подарила ему свое новое «Избранное», а он говорил ей, что ее новая поэма «похожа на большие старинные башенные часы со сложным механизмом».

После дня, проведенного им в Ташкенте у Ахматовой и слушания ее поэмы, он отправился дальше к своему новому месту жительства. Позже, вспоминая их встречу с Анной Андреевной и ее «Поэму без героя», он написал большое стихотворение об этой литературной встрече на фоне проходящей эпохи: «Гудел декабрь шестнадцатого года. / Убит был Гришка. С хрустом надломилась / Империя. / А в Тенишевском зале / Сидел, в колете бархатном, юнец, / Уже отведавший рукоплесканий, / Уже налюбовавшийся собою / В статьях газетных, в зарисовках, в шаржах, / И в перламутровый лорнет глядел / На низкую эстраду. / На эстраде / Стояли Вы – в той знаменитой шали, / Что изваял строкою Мандельштам…»

Жизнь в Ашхабаде, до которого он потом все-таки доехал, начала налаживаться гораздо лучше, чем это было во Фрунзе, о чем Георгий с радостью рассказывал в письме своей Нине: «Получил пропуск в правительственный (замнаркомовский) распред: два кило сахару, полкило табаку, десять картошки, два масла, пять мясорыбы, четыре риса, три литра аквавиты, четыре вина и пр., и пр. Такой же пропуск будет и для тебя. На днях подписываю контрактационный договор, где эти блага, плюс квартира, тонна саксаула, подъемные для перевозки семьи и т. д. За переводы мне и тебе будут платить по 6 р. за строку… Сверх этого мне предложили… чтение лекций (согласился). Затем в «ТуркменФАНе» затеяно составление словаря к Махтумкули под моим дирижерством…»

«Завтра, – сообщал он Манухиной, – мне привезут дынь из колхоза: чествует редакция туркменской газеты, где у меня есть