Церемония, состоявшаяся в Доме инвалидов, своей пышностью превзошла описание Россини. Хабенек дирижировал хором в 350 певцов; солировали Николай Иванов, Лаблаш, Рубини и Тамбурини; среди поддерживающих концы покрова во время похоронной процессии были не только Карафа, Паэр и Россини, но и семидесятипятилетний Керубини. Беллини был похоронен на Пер-Лашез, где через год был установлен памятник. Только в 1876 году его останки перевезли на его родину в Катанию, где теперь главный парк носит его имя, а дом, в котором он родился, превращен в музей, посвященный его жизни и музыке.

9 апреля 1836 года в Вене новый второй импресарио «Кернтнертортеатра» Карло Балоккино вручил миланскому банкиру Феличе Куинтерио письмо с просьбой доставить его Россини в Париж: «Я не устаю умолять вас сообщить мне, не испытываете ли вы желания написать музыку для новой оперы, которая будет использована для весеннего сезона 1837 года в Государственном королевском придворном «Кернтнертортеатре». Автор либретто и тема будут отобраны с вашего согласия, и контракт будет подписан с лучшими певцами. А главное, не упущу возможности сказать, что высшая венская знать встретит вас с распростертыми объятиями и что мой партнер синьор [Бартоломео] Мерелли придет в полный восторг, если ему предоставится счастливая возможность сообщить в наших театральных объявлениях о том, что первый маэстро музыки, уникальный талант, приедет и увенчает своим творчеством наши усилия по укреплению нашего предприятия. Я не говорю об оплате вашего выдающегося труда, не сомневаясь, что вы сами захотите установить справедливую сумму, под которой я подразумеваю приемлемую для сегодняшнего состояния театра». Похоже, что ответ Россини, который, безусловно, был отрицательным, не сохранился. Почти семь лет прошло со времени премьеры «Вильгельма Телля», но сочинение опер и неизбежно сопутствующие этому обстоятельства не привлекали его.

Вопрос с ежегодной рентой был решен в пользу Россини, и у него не было больше причин задерживаться в Париже: он мог продолжать заниматься делами театра «Итальен» и по почте, от «Опера» же он больше ничего не ждал и не хотел. Россини собирался вернуться в Болонью, когда его друг банкир Лионель де Ротшильд пригласил его с собой в путешествие в Бельгию и по рейнским землям в июне 1836 года. В своем письме от 26 июня Эмилио Лупу Россини сообщает: «Я совершил путешествие во Франкфурт, проехав через Брюссель, Антверпен, Экс-ла-Шапель, Кельн, Кобленц, Майнц и т. д., и уверяю вас, в мире нет ничего прекраснее, чем берега Рейна. Какая роскошь, какая растительность, какие соборы, какие предметы старины! Я уже не говорю о картинах Рубенса и Ван Дейка, так как мне понадобилось бы страниц двадцать, чтобы описать их огромное количество и несравненную красоту. Я по-настоящему очень доволен этим маленьким путешествием, конечная цель которого присутствовать во Франкфурте на свадьбе моего дорогого друга Лионеля Ротшильда» 17 .

Сначала Россини остановился в Брюсселе, здесь в честь него местный оперный оркестр устроил импровизированный концерт около гостиницы; затем последовал концерт членов местной Филармонической академии, провозгласившей его своим почетным членом. Он посетил Антверпен и поездом вернулся в Брюссель. Этот опыт так сильно расстроил ему нервы, что никогда уже больше его не удавалось убедить воспользоваться железной дорогой; говорят, он несколько дней после поездки страдал от расстройства нервов. По возвращении в Брюссель его представили королю Бельгии Леопольду I, с которым он познакомился в Лондоне в 1824 году и который произвел его в кавалеры бельгийского ордена. В Льеже его встретили еще более экспансивно, чем в Брюсселе: местная газета утверждала, что весь город был украшен, и серенады Россини исполнили оркестр, военный оркестр и певцы оперы.

Во Франкфурте также торжественно отпраздновали приезд Россини. В его честь был устроен роскошный банкет в «Майн-Люст», где он услышал молитву пилигримов из оперы «Граф Ори», исполненную в форме вокального квартета на стихи, прославляющие его; в конце пира среди тостов и одобрительных возгласов прозвучала перегруженная комплиментами, способная повергнуть в смущение речь. Переводил для Россини Фердинанд Рис. Провозглашались тосты за немецких композиторов, включая Гиллера, Мендельсона, Риса, Якоба Розенхайна и Алоиса Шмитта. С помощью Риса Россини сказал: «Я на всю жизнь сохраню в своей памяти этот теплый прием, но главное, что я могу хранить его в своем сердце». Он оставался во Франкфурте неделю. Гиллер впоследствии рассказал об ужине, устроенном в его доме, во время которого каждый из присутствовавших делал Россини комплименты, и один виртуоз за другим исполняли фрагменты сонат, ноктюрны и вариации по мотивам «Вильгельма Телля», при этом все потели от нестерпимой жары, установившейся в городе. Только Россини, по словам Гиллера, оставался спокойным, всем улыбался и говорил всем что-нибудь приятное.

Здесь же у Гиллера Россини познакомился с Мендельсоном, только что приехавшим во Франкфурт, проведя ночь в дилижансе, – по этой причине Россини, страстно желавший послушать, как тот играет на фортепьяно, предложил отложить это удовольствие на следующий день. «Я был изумлен, – пишет Гиллер, – увидев, как Феликс подчиняется дружелюбным требованиям Россини, когда, сидя рядом с фортепьяно, он высказывал свои наблюдения и критические замечания в таких выражениях, что каждому становилось понятно, что в нем говорит не только ум, но и сердце». Сорокачетырехлетний Россини и двадцатисемилетний Мендельсон встречались еще несколько раз в последующие дни, и принятая на себя Россини роль старшего по возрасту и всемирно известного композитора немного раздражала молодого человека. Однажды, плавая в Майне с Гиллером, Мендельсон сказал:

– Если ваш Россини сделает мне еще хоть одно замечание, подобное тому, которое сделал сегодня утром, я больше не буду ему играть.

– А что он вам сказал? – спросил Гиллер.

– Вы прекрасно слышали.

– Вовсе нет. Он сидел ближе к вам.

– Вы хотите сказать, что не понимаете по-французски?

– Нет, понимаю, – ответил Гиллер.

– Когда я играл этюд, он пробормотал сквозь зубы: «Это здорово напоминает сонаты Скарлатти».

– Не вижу ничего обидного в этом замечании.

– Тем не менее... – сердито бросил Мендельсон.

Когда молодые люди прощались, Мендельсон спросил:

– Итак, ты считаешь, что мне стоит еще встретиться с Россини?

– Непременно.

– Что ж, пусть так и будет! Тогда до завтра, ради любви к Россини.

В письме из Франкфурта от 14 июля 1836 года Мендельсон рассказывает своей матери и сестре Ребекке: «Вчера утром я отправился к Гиллеру, и можете себе представить, кого я там встретил? Россини, большого и толстого, пребывающего в самом добродушном и веселом настроении! По правде говоря, я знаю не много людей, которые могут быть такими воодушевленными и забавными, как Россини, когда он того пожелает. Мы только и делали, что смеялись. Я пообещал, что община Святой Цецилии исполнит для него «Мессу си-минор» и другие произведения Баха; было бы хорошо, если бы Россини стал поклонником Баха. Но он придерживается мнения, что в каждой стране свои обычаи, и говорит: с волками жить – по-волчьи выть. Он утверждает, будто в восторге от Германии, и рассказывает, что, если вечером оказывается на Рейне и ему дают меню вин, официанту приходится потом провожать его до комнаты, иначе он никогда ее не найдет. О Париже и тамошних музыкантах, а также о себе самом и своих произведениях он рассказывает самые забавные и потешные вещи, а ко всем присутствующим демонстрирует беспредельное уважение, так что ему можно было бы поверить, если не иметь глаз и не видеть его хитрого лица. Но ум, живость, отшлифованность каждого слова... Тот, кто не считает его гением, должен хоть раз послушать его, и он тотчас же изменит мнение».