Россини испытывал искушение остаться среди космополитических, музыкальных лестных приманок Милана и после первоначально намеченного срока возвращения в Болонью. Но его престарелый отец принялся настойчиво звать его домой. Они с Олимпией вернулись в Болонью после 30 марта 1838 года, но Россини снова вернется в Милан в будущем сентябре, чтобы вместе с Паста участвовать в качестве почетных гостей на большом музыкальном вечере, устроенном Меттернихом.

В январе 1839 года члены комиссии, призванной определить пути возрождения пришедшего в упадок Болонского музыкального лицея, предложили назначить бывшего питомца лицея Россини его постоянным консультантом. Предложение было единодушно одобрено и передано Россини. Он не согласился на него тотчас же: он очень плохо себя чувствовал, и вселяющее тревогу состояние здоровья его престарелого отца в значительной мере усугубляло его все возраставшую депрессию. Многие письма, написанные Олимпией в период с 1839-го по 1843 год, свидетельствуют о его чрезмерной чувствительности и физических страданиях. Они подтверждают предположение, что отчет врача о состоянии его здоровья, написанный, по всей вероятности, в феврале 1842 года для Олимпии, чтобы отправить его в Париж, относится главным образом к началу 1839 года. Речь идет об уретрите, которым в течение длительного времени страдал Россини; этого факта самого по себе достаточно, чтобы объяснить часто охватывавшее его без видимой причины мрачное отчаяние, напоминавшее собой зарождающееся безумие.

Джузеппе Россини, отметивший свой восьмидесятый день рождения 3 ноября 1838 года, умер 29 апреля 1839-го. Его сын тяжело пережил потерю этого человека, с которым более сорока лет поддерживал близкие теплые отношения. Когда его друг Агуадо узнал о той прострации, в которую впал Россини после смерти Джузеппе, он написал ему и радушно предложил остановиться в своем роскошном парижском особняке. «Ревю э газетт мюзикаль» под № 23 от 1839 года объявила о скором возвращении Россини в Париж. Однако наблюдавшие за ним врачи запретили ему предпринимать поездку во Францию, да Россини, по-видимому, и сам испытывал мало желания ехать туда. Примерно в это время Россини написал неустановленному другу:

«Я потерял все самое дорогое, что только имел на земле; лишенный иллюзий, лишенный будущего, представь себе, как я провожу время! Мой врач хочет, чтобы я поехал в Неаполь принимать там грязевые ванны, морские ванны и еще один курс лечебных отваров. Я пережил такую тяжелую зиму, что должен решиться на эту поездку, – поездку, которая при других обстоятельствах была бы для меня восхитительной, но в том состоянии печали, в котором я сейчас пребываю, оставит меня совершенно равнодушным. Может, по крайней мере, я излечусь от болезни желез и избавлюсь от болей в сочленениях, мучивших меня всю прошлую зиму».

28 апреля, когда отец лежал при смерти, Россини, слишком взволнованный, чтобы писать, продиктовал письмо, в котором выразил согласие занять пост постоянного почетного консультанта Болонского музыкального лицея:

«Ваше превосходительство, если с помощью длительных занятий и усердных упражнений в музыке я преуспел и чего-то стою и приобрел непостыдную (чтобы не сказать – незаслуженную) славу, я должен быть благодарен за это главным образом этому лицею. Именно здесь я научился первым начаткам этого прекрасного и трудного искусства, занимающего не последнее место в славе нашей Италии. Именно здесь я получил первые одобрительные отзывы, побудившие меня отважиться обратиться к этой рискованной профессии, которой я занимаюсь уже много лет. Следовательно, мое стремление изо всех сил трудиться на благо лицея, чтобы сохранить и приумножить его славу, – это всего лишь уплата долга. И я буду делать это с большим удовольствием и с верой, что смогу доказать не на словах, а на деле, как дорог мне этот город и какую благодарность я испытываю к школе, взлелеявшей мой талант и мою душу.

Поэтому я с восторгом принимаю почетную должность почетного консультанта специальной комиссии по преобразованию музыкального лицея и выражаю свою огромную признательность Вашему превосходительству, почтенной комиссии и уважаемым представителям общины, оказавшим мне такую честь. Да ниспошлет мне Господь милость стать каким-либо образом полезным лицею, так как сейчас я не желаю ничего так сильно, как сделаться полезным своим примером или советом любимому городу, усыновившему меня, и закончить свою жизнь в почете здесь, где я обратился к своему божественному искусству под столь благоприятным покровительством.

С огромным уважением имею честь назвать себя покорным и преданным, Джоакино Россини».

Несмотря на плохое состояние здоровья, Россини нанес визит в лицей, с которым ему предстояло серьезно и долго работать. Затем 20 июня они с Олимпией выехали в Неаполь, который композитор не посещал с тех пор, как покинул его с Изабеллой десять лет назад. 23 июня они были в Риме. Затем отправились в Позиллипо, где гостили на превосходной вилле Барбаи. Через два дня после приезда Россини приехал в Неаполь, чтобы посетить Сан-Пьетро-а-Майелла, где его с восторгом приветствовали преподаватели и студенты, и ему пришлось присутствовать на устроенном в его честь концерте. Неаполитанский корреспондент «Ревю э газетт мюзикаль» явно необоснованно сообщал, будто Россини заказали написать для «Сан-Карло» четырехактную оперу-сериа под названием «Джованни ди Монферрато» на слова неаполитанского писателя Луиджи Гуарниччоли.

В письме от 11 августа 1839 года, написанном на французском языке и посланном Антонио Дзоболи из Болоньи, Олимпия напишет: «О, мой дорогой Дзоболи, вы, наверное, знаете, что Барбая – человек, обладающий беспримерной оригинальностью. У него доброе сердце, но никакого образования. В Болонье я развлеку вас рассказом о том, как этот король импресарио изумил меня». Старый друг, наверное, развлек и Россини тоже, но пребывание у Неаполитанского залива не улучшило состояния его здоровья и души. Они с Олимпией оставались в Позиллипо до начала сентября, а 11 сентября они были в Риме, где в течение двух дней он снова отказывался от всех приглашений. Импресарио театра «Балле» настойчиво приглашал его посетить представление «Семирамиды», Россини не пришел. Филармоническое общество намеревалось устроить в честь своего почетного президента чрезвычайное заседание; Россини с сожалением сообщил о невозможности своего присутствия на нем. 13 сентября после обеда у герцога ди Браччано (Торлония) Россини и Олимпия отправились экипажем в Болонью, куда прибыли 17 сентября. Он очень хотел посвятить все свое внимание лицею, фактическим директором которого стал, но его здоровье продолжало оставаться настолько плохим, что он не мог сделать этого до января 1840 года.

Продав свой палаццо на Страда-Маджоре, Россини провел свою первую зиму в Болонье в другом доме на той же улице. Потом он переехал в дом на виа Санто-Стефано, где оставался короткий период времени, прежде чем переехать в фамильный палаццо Дельи-Антони на той же улице. После 1846 года он вернется на Страда-Маджоре и поселится тогда в палаццо, принадлежавшем его старому другу тенору Доменико Донцелли. Письма Олимпии, написанные перед поездкой в Неаполь и сразу после возвращения оттуда, однозначно отражают постепенное ухудшение состояния здоровья Россини. Она описывает, как он страдал от повышенной нервной возбудимости, ведущей к эмоциональным депрессиям. Она рассказывала Эктору Куверу, что Россини не может избавиться от последствий смерти отца, что он постоянно твердит, будто отец умер слишком рано, что он мог бы прожить по крайней мере два года еще. Если ему попадался какой-нибудь предмет, принадлежавший отцу, он мог плакать часами. «Он находится среди друзей, которые не знают, как объяснить печаль, которая, несмотря на его превосходство над окружающими, подавляет даже его себялюбие, – пишет она 13 мая 1839 года. – Он болен и не может ни спать, ни есть». 1 октября 1839 года она пишет, что лечение ваннами в Баньоли не принесло улучшения и он едва может стоять.