– Протис ведь тоже был греком, – сказал я. – Пусть даже греки пытаются помешать нашему посольству добраться до халифа – мы все равно должны помнить, что один грек пожертвовал жизнью, пытаясь помочь нам.

Однако мои слова не произвели на драгомана особого впечатления:

– Протис был уроженцем Массалии. Для него Греция была тем местом, где совершали подвиги герои древности. Ни он сам, ни его город не имели ровно никаких связей с Византией.

Тут мы оба резко обернулись на пронзительный восторженный крик. Кричал, конечно же, Вало. Стоя на носу нашего кораблика, он размахивал руками и выкрикивал что-то нечленораздельное. Я поспешил выяснить, что же привело его в такое возбуждение.

– Там! Там! – восклицал парень, указывая трясущимся пальцем на тростники, возвышавшиеся вдоль берегов реки.

Я посмотрел в ту сторону, куда он указывал. Местность, в которой лежала дельта, была настолько плоской, что моему взгляду открывалось необъятное бесцветное небо да плотная и высокая, выше человеческого роста, стена тростников, тянувшаяся вдоль обоих берегов. Если же в этой стене обнаруживался хоть небольшой просвет, в нем открывался лишь невысокий обрыв, испещренный промоинами, оставшимися после подъема воды, и трещинами, которые образовывались в пропеченной солнцем бледно-коричневой корке глины. Я не видел ровно ничего необычного.

– Что случилось? – раздраженно спросил я сына егеря. Мысленно я все еще пытался сложить воедино все то, что мы только что обсуждали с Аврамом, а простодушие Вало порой бывало весьма утомительным.

– Там! Прямо у воды! – продолжал он громко кричать.

Хромая по широкой палубе, к нам подошел Озрик.

– Чему Вало так радуется? – спросил я у него.

– Крокодил, – лаконично ответил сарацин.

Тогда я, наконец, увидел этого удивительного зверя. Просто сначала я принял его за полузатонувшее бревно, лежавшее на земле возле самых тростников. Но вот он двинулся вперед, и по воде разбежалась чуть заметная рябь. Сначала появилось широкое рыло цвета мокрой бронзы, со вздутыми ноздрями, и два выпуклых глаза. Судя по бронированной спине, бесшумно разрезавшей воду, и по выступавшему над поверхностью хвосту с острым гребнем, зверь был отнюдь не маленьким. Я прикинул, что в длину он должен был достигать футов пятнадцати. Стоявший рядом со мной Вало ахнул, умудрившись выразить одним коротким звуком и восторг, и испуг. Я помимо воли отступил на шаг, гадая про себя, способно ли это животное преодолеть небольшое расстояние, отделявшее нас от него, и наброситься на наше судно. Однако лодочник-египтянин, не моргнув глазом, провел корабль мимо, а крокодил вновь погрузился в воду и сделался неотличим от полузатонувшего бревна.

– Ты видел слезы у него на глазах? – спросил меня задыхавшийся от возбуждения Вало.

– Трудно было разглядеть, – ответил я уклончиво.

Пока мы плыли из Италии, сын Вульфарда упрашивал меня еще раз просмотреть бестиарий и составить список животных, которые могли бы попасться нам по пути через Египет и в дальнейшем. Я выполнил его просьбу, несмотря даже на то, что из книги редко можно было ясно понять, в каких краях водится тот или иной зверь или птица. Но крокодил был исключением из этого правила. Бестиарий утверждал, что крокодилы суть порождение Нила и что шкура у них настолько тверда, что они не чувствуют даже ударов большими и твердыми камнями. У них страшные зубы и когти, и они откладывают яйца на берегу, где самец и самка по очереди охраняют их. Также в книге было сказано, что ото всех остальных зверей крокодил отличается способностью двигать своей верхней челюстью.

– Вало, крокодилы не плачут, – сказал Озрик. Он, как и я, отнюдь не был уверен в точности всех сведений, приведенных в книге. Бестиарий утверждал, что крокодил проливает слезы перед тем, как съесть человека, и продолжает беспрестанно плакать после этого.

– Ты же видел зверя своими глазами! – упрямо возразил Вало. – Он был точно таким, как на картинке.

– Но в книге написано, что крокодилы спускаются в воду только по ночам, а все светлое время проводят на суше, – напомнил ему Озрик. – Так что, как видишь, где-то может быть ошибка.

– Можно спросить лодочника, он должен знать, – предложил я.

Пробравшись мимо клетки тура, занимавшей едва ли не всю середину судна, мы оказались на корме, где у руля сидел хозяин нашего корабля, престарелый, обветренный, костлявый мужчина с торчавшими, как щетина, коротко подстриженными волосами, облаченный в грязную, некогда белую накидку. Я начал спрашивать его о крокодилах и их привычках, но он плохо понимал мой сарацинский язык, и даже когда решивший присоединиться к нам на корме Аврам пришел мне на помощь и стал переводить, все равно продолжал недоумевающе смотреть на нас.

– Покажи ему картинку из книги, – предложил Вало.

Я полез в свои пожитки и достал бестиарий. Там были две картинки с изображением крокодила. На первой зверь лежал на берегу реки и из его пасти свисала голая нога не до конца проглоченного человека. Лодочник посмотрел воспаленными глазами на картинку и энергично закивал.

– Видишь! – радостно воскликнул сын егеря. – Крокодилы едят людей!

Я попытался мимикой продемонстрировать плачущего зверя, но старик не понял меня, и тогда я показал ему вторую иллюстрацию. На ней из брюха крокодила сквозь шкуру выползала другая, отвратительная на вид тварь. Если верить пояснению, это был самый страшный враг крокодила – водяная змея гидра. «Известно, – сообщал бестиарий, – что настоящие гидры всегда враждебно относятся к крокодилам, и обычно, видя спящего на берегу крокодила с открытым ртом, гидра вымазывается в скользкой грязи и легко проскальзывает ему в глотку. Крокодил просыпается, проглатывает ее, гидра же, расщепив ему брюхо на две части, не только выживает, но и благополучно выбирается с другого конца».

Старик долго хмурился, разглядывая картинку, а потом отрицательно покачал головой.

– Почему бы не показать ему других египетских животных, которые вызывают у нас сомнения? – предложил Озрик.

Я принялся листать страницы и добрался до гиены. Ни Озрик, ни я не верили, что такое животное действительно существует – слишком уж гротескными казались его покатые плечи, резко согнутый книзу в сторону хвоста хребет и омерзительная морда. На картинке зверь, нагнувшись над открытым гробом, пожирал лежавший там человеческий труп. И к моему изумлению, старый лодочник опознал гиену с первого взгляда. Он принялся энергично кивать, издал странный звук, напоминавший рычание пополам с кашлем, улыбнулся, сплюнул за борт сгусток мокроты и указал пальцем на надпись под картинкой.

– Он хочет знать, что там написано, – сказал Аврам. – Если ты прочтешь вслух, я попытаюсь перевести.

Я стал читать, то и дело останавливаясь, чтобы дать драгоману возможность перевести мои слова:

– «Челюсти гиены столь сильны, что зубами своими может она перекусить все, что попадется, потом же проглоченное дробится на мелкие кусочки у нее во чреве. Один год гиена бывает мужеского рода, а другой – женского. Шея у нее не гнется, посему, дабы увидеть, что сзади деется, принуждена она оборачиваться всем своим телом».