litbaza книги онлайнИсторическая прозаПетр Лещенко. Все, что было. Последнее танго - Вера Лещенко

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 59 60 61 62 63 64 65 66 67 ... 78
Перейти на страницу:

О нашем лагтеатре я недавно прочитала в воспоминаниях советской эмигрантки Антонины Шнайдер-Стремяковой «Невыдуманный урок». Автор приводит рассказ своей знакомой бабушки: «Недалеко от нашего лагеря, в Ивдельлаге, известные артисты жили. За какие грехи их там держали, они и сами не знали. Вот вы игру Андрея Миронова любите, его Остапа Бендера в „Двенадцати стульях”, Гешу Козодоева в „Бриллиантовой руке” и много других фильмов, где он снимался?

Гости переглянулись: какая, оказывается, бабушка у них знающая! С легкостью назвала роли, какие они либо забыть уже успели, либо даже и не знали.

– Так вот, артист Александр Менакер-то неродной отец Андрея Миронова. Родной его отец, Варламов, недалеко от нас в лагере сидел. Я очень даже хорошо его знала. Гибкий такой, шустрый… У него бригада была. Ее так и звали: Варламовская агитбригада. Андрей – ну, вылитый отец! В Варламовской бригаде выступала и Вера Белоусова, о-очень известна тогда певица! В лагере я в первый раз и оперетты услыхала: „Сильву”, „Марицу”, „Розмари”. Люди полуживы-полуголодны, а в клуб как на праздник сходились. Ох, и любили те концерты! После их и силы прибавлялись, и жисть не такой страшной казалась, и о будущем думалось, и как-то все добрее становились, – полезла она в карман за платочком». С Варламовым, его отцовством и агитбригадой бабушка явно напутала. О Варламове я слышала, на своих северах пребывая, но он чуть раньше меня отбывал в тех местах и говорили, что он был художественным руководителем культбригады.

При мне начальником ТСН был Сергей Сергеевич Родионов, служивший в чине капитана. Он был на удивление приятный интеллигентный человек. Старожилы просветили, что его из майоров разжаловали «за сочувственное отношение к заключенным». Благодаря его лояльности мы не только концерты давали, а ставили перечисленные бабушкой оперетты, спектакли. Роли с вокальной партией всегда отдавали мне. Выступления перед местными жителями завершались подарками в виде продуктов. Иногда мы уезжали на неделю, десять дней, но меня всегда ждали мои девчонки из барака. Они к моему приходу принаряжались, насколько это возможно в зоне, причесочки делали, угольком глазки подводили. Я сдавала им заработанные продукты и садилась за пианино. И начинались песни, танцы, пока силы были, иногда до отбоя. Как бы я ни уставала за день, стоило мне увидеть замученных, изможденных лесоповалом женщин, появлялось второе дыхание. Встречают меня, и взгляд меняется, светлеет. Какой-то миг, но такую радость это мне доставляло, ради него я готова была горы свернуть. Я понимала, что дарила им праздник, которого нам так не хватало. И мне мои девчонки возвращали веру и надежду. Эмоций было с лихвой: и поплачем, и насмеемся, и они натанцуются. Откуда только силы брались? У них-то работа была тяжеленная – мужчины ломались, не выдерживали.

Я часто в зоне вспоминала твои слова, что назначение женщины – украшать жизнь мужчины. Женщина должна быть слабой, ее надо защищать, опекать. В Ивделе я поняла, что женская половина человечества сильнее. У нас была Танечка, выросшая в доме с прислугой, в богатстве, закончила филологический факультет университета. Как-то она стала рассказывать о женах декабристов, поехавших на каторгу за мужьями добровольно. Татьяна умела увлечь своими историями. Вика вдруг спросила: «А мужья так же поступали? Расскажи о них, прошу!» Она безумно тосковала по своему мужу, но за все время не получила ни одной весточки из дома.

Татьяну вопрос озадачил: «Я таких не знаю». Балерина наша Милочка повернулась ко мне: «Артистка, а ведь ты знаешь „таких”. Поделись!» Меня предупреждали, что надо быть осторожнее в своих откровениях, но в тот момент я обо всем забыла и нашу с тобой сказку им поведала. Я очень уверенно завершила свой монолог: «Через год, в крайнем случае через два, моего Петечку отпустят, и он найдет меня, и приедет, и вызволит. А если не сможет освобождения добиться, со мной останется! Я знаю, что так будет». Потом я пела девчонкам «Любимую», «Ты и эта гитара», «Татьяну», «Черные косы». Как они слушали! Милые, славные мои девчонки! В такие минуты и политические, и убийцы, и воры становились похожи друг на дружку. Чистые, красивые, влюбленные. Они мне поверили. Да видимо, сказка в жизни лишь раз сбывается. И ты больше не пришел, и на конке по Одессе не прокатил, и корзины белых роз не дарил, и в вальсе не закружил. Но тогда я не знала, что это не случится. Я продолжала надеяться и верить.

Артисты в лагере, конечно, были на особом счету. И одежку выделяли поприличнее, и продукты, которые после концертов нам презентовали, разрешали брать. Шубы у мужчин и женщин были одинаковые – очень теплые, правда, тяжелые. И начальник наш был с доброй душой, и занимались мы любимым делом. Даже когда тема концерта раздражала, хотелось пелось и жить. Нам старательно втюхивали «правильные мысли» о том, сколь праведен труд «чистых на руку и охладевших сердцем» чекистов. По этому поводу постоянно придумывали программы в их честь. Все, что мы себе могли позволить, так это без пиетета отрабатывать официальную часть концерта. Меня Бог миловал – мужская половина артистов брала на себя миссию восхваления «великих» и «нерушимых». Зритель не мог не заметить, что именно эта часть состояла из «куцых номеров под баян», но сами герои тех песен даже не чувствовали пародийность их исполнения. По крайней мере, никого ни разу не наказали за это.

Об одном из таких концертов на День чекиста я совсем недавно прочитала в воспоминаниях «Меня звали власовцем» бывшего сидельца Ивдельлага одессита Ивана Тарасенко: «…В клуб пошли бригада за бригадой, и я пристроился к общей колонне. После дурацкого доклада замполита лагерной охраны и после куцых номеров под баян – с пением про великого Сталина и верного сталинца-чекиста Лаврентия Павловича… вон появилась на сцене и Вера! В том же виде, какой я уже описывал, и с тем же историческим лещенковским аккордеоном, и с такой же прической, какой была раньше у многих модниц, с буклями на лбу… Но главное, что она вдруг запела! После трогательного «Синего платочка» и даже итальянской песенки из какого-то фильма я услышал то, что меня всего перевернуло, что едва не вызвало истерику.

Это была песня, написанная одесситом же, Табачниковым… «Мама»!

Ма-мааа… Всюду вижу я образ твой!

Ма-мааа… Слышу голос твой дорогой…

Там еще было о том, что «в горе неразлучная… в счастье ты всех лучшая!» И как бы исступленный вопль всех собравшихся: «Мама! Милая моя!» Кажется, артистка сама всхлипнула при этом. А многие и рыдали… да! Не говоря уже про меня…»

Ты мне говорил, что эта песня многих рыдать заставляла. Но я подтвердить это могу лишь с твоих слов. Я не смотрела на тех, кто сидел в зале, когда «Маму» пела. Хотя ты меня учил, что надо видеть зрителя и петь ему, и разговаривать с ним. Когда пела «Маму», я твою заповедь нарушала. После первой нашей встречи пела всегда только тебе. Смотрела поверх зрителя и видела твое лицо. Ты говорил, что это наш талисман. Помню, в Бухаресте, в «Савое» я пела «Маму», и вдруг – грохот. Бросила взгляд туда, откуда он раздался, и вижу, что женщина в зрительном зале упала с кресла – сознание потеряла. Ее унесли, не прерывая моего выступления. В кулисах ты меня встретил, обнял и успокоил: «С женщиной все обошлось, велела тебе кланяться. Ее зовут Александра, она получила накануне сообщение из Кишинева, что не стало ее мамы, а поехать не может. Ты облегчила своей песней ее боль, так она просила тебе передать». Неделю спустя я случайно узнала, что ты помог той женщине уехать, чтобы с мамой проститься – дал ей денег, помог с билетами и разрешением на выезд. Почему не рассказал? Для тебя участие в чужих судьбах было обычным делом, о котором не стоит говорить. Делать надо, а не рассказывать, какой ты хороший, – вот твое правило.

1 ... 59 60 61 62 63 64 65 66 67 ... 78
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?