всегда начинается: с какого-то ничего не значащего сравнения, красивой аналогии, которая с тех пор постоянно посещает твои мысли. И потом ты уже рассуждаешь в симметричных ей формах, очередные шаги становятся все неизбежнее… Каждого ждет его Спираль. В какой момент Иван пересек границу? И существует ли вообще таковая? Я ведь его знал, и – как мне кажется – достаточно хорошо. Он был по существу искренним человеком, не склонным к заговорам, по-настоящему хотел добра, даже здесь приводил именно такие аргументы и апеллировал к чувству солидарности. Но кто сказал, что Спираль не может начинаться с альтруизма или даже с милосердия, любви?.. Почти точно так же я соблазнил Есаду – только ей удалось из Спирали вырваться. Петрч же верил в себя – и, впрочем, справедливо, поскольку не ошибался в том, что касалось глиоинтуиции, могущества ксенотиков, может, также Проекта REVUM. Вот только для него это обернулось не лучшим образом, утверждая в том выборе, который он совершал – и так он шаг за неизбежным шагом скатывался прямо в заговор, убийство, раскол, самое низменное предательство и добровольную одержимость; и ведь ошибки не было, не было! Пришлось бы выйти за собственные пределы. Или слепо довериться какому-нибудь авторитету, и притом такому, которого мы не выбрали ранее себе сами. Или принимать решения случайным образом – но и то с осторожностью, ибо когда ты ксенотик… Надеюсь, стандарт в SR все же не сведется к потрошению Стражей и автоматическим глиогаданиям. А если да? Видно, что смерть Петрча ничего по сути не изменила, тренды не развернутся, политика Societas Rosa не изменится, разве что станет еще более доктринерской. Зачем нам тогда все это было нужно? Удовлетворились, можно сказать… гаданием.

Красный гигант уже не красный. Фредерик минует его по пути к Точке Ферза и на мгновение входит в горизонт событий, открывшийся после дестабилизации звезды. И тогда он видит, что она начала сбрасывать внешние оболочки, растет ее блеск, меняется цвет. В ответ Cage/Armour становится жестче, отворачивая пространство-время с той стороны. Агерре сонно отводит взгляд. Сад пока что состоит исключительно из каркаса одной плоскости, десятка полтора квадратных метров, вращающихся у основания Hornpipe, но он быстро растет. Фредерик наблюдает все сквозь розовый дым неглубоких ассоциаций, мерцание закрываемых и открываемых каркасом звезд наводит на мысли о приступах стампы Петрча – не мерцает ли где-то там на фоне Смерть Петрча, космический лабиринт времени? Возможно, в каком-то более закрученном его ответвлении Иван все еще жив, а еще дальше – живы также Куомо, Габриэль, все ксенотики, прошлые и будущие, объединенные в Смерти; там находятся небеса неспящих (тяжелая от горячей крови голова уже не выдерживает давления бредовых видений Фредерика), где, как в том патетическом стихотворении Лужного:

по лугам живого камня

среди танцующих изваяний

страшные ангелы фиолета

20. Рассвет

– Смотри, светает, – леди Амиэль перегибается через перила балкона, Большой Аттрактор Агерре-сити взрывается ей в лицо миллионом длинных резких теней. – Ты говорил, что никогда…

– Потому что мы так согласовали скорость движения города с вращением планеты, чтобы он оставался всегда перед терминатором, за дневным горизонтом.

Карла оглядывается на Фредерика, который говорит с набитым пирожным ртом, склонившись над столом в позе прожорливого буржуя. Карла заключает его в кадр сложенными в прямоугольник пальцами обеих рук.

– Ха-ха-ха, – морщится Агерре.

– Ад под властью petit bourgeois.

– Почему ад?

– Ты слишком уродлив с этими фиолетовыми выделениями на коже, они размазываются по твоему лицу, а иногда, бывает, коснешься и оставишь такой след, что аж противно. Неужели ничего нельзя с этим сделать?

– Отредактируй меня для себя.

– Не хочу. Я все равно бы помнила, что…

– Отредактируй свою память.

– Спасибо большое.

Он в самом деле уродлив. Карла открыто смотрит на него, опершись спиной о перила. Под ней пропасть в восемьдесят три этажа Агерре-тауэр. Сперва в нем было даже что-то завораживающее, думает она. Как во всех них. Потом одно лишь отвращение. А теперь, под заботливыми крыльями Стража, я вижу лишь эстетическое увечье, металлический скрежет в четвертом такте симфонии. Он мог бы быть красавцем. Что ж, когда-то он им был. Как он тогда говорил? В той деревне на Адриатике, тогда… Кажется, да. Да. Когда я его пригласила на Сардинию. Похоже, я слишком долго с ним танцевала; вероятно, он ударил мне тогда в голову вместе с тем их вином. По сути я мало что помню. Он помнит лучше: деревня, Сардиния, супружество. Может, он в самом деле редактировал себе память? Нет, вряд ли. Но вообще забавно. Ибо если бы тогда он действительно поплыл… Если бы не стал ксенотиком – кем бы он был? Я не знаю того Фреда, его не существует. Но фантазия, грезы – весьма приятны. Мммм, невозможный любовник. О чем он думает, когда так смотрит на меня, смертельно серьезный, замерев на две-три секунды, будто от одного моего вида погружаясь в глубокие Иллюзионы? Карла поправляет полу завязанной на бедре юбки, чтобы виднеющееся из-за горизонта солнце окрасило ее мягкими тенями. Мммм. Он настолько уродлив, что я прекрасно выгляжу рядом с ним, подобный контраст нам только на пользу. Ну и Примус Ordo Homo Xenogenesis – все-таки звучит. Они с Габриэлем любили друг друга. Майгод, Габриэль, почему все должно было быть обязательно так – вдохни и выдохни – так что, может, я переберусь сюда, в Агерре-тауэр, в Агерре-сити, в Глине. И моя кредитная история сразу улучшится. Карла сотворяет черные очки, надвигает их на глаза, смотрит на восток. Это может быть – вдох/выдох – вполне пристойная жизнь. В той фантазии, в тех грезах, он, похоже меня любит. Вернее, помнит себя влюбленного – что и к лучшему. У меня тоже есть воспоминания. И достаточно. Она машинально массирует обнаженные плечи. Но до чего же прекрасен этот невероятный город – наконец-то в лучах солнца. Ну иди, посмотри, пошевели задницей.

– …никогда дважды в одном и том же месте на поверхности планеты, – говорит тем временем Агерре, наливая горячий шоколад. – Речь идет даже не об угрозе Смертями, поскольку до сих пор лишь Тато совершил подобную глупость, но об остатках стампы. Эти маленькие искажения пространства-времени скапливаются в местах долгого пребывания ксенотиков, прицепляясь к гравитационным узлам. Масса человека или здания слишком мала, так что они ориентируются по планете. Поэтому город приходится перемещать. Случается, что здесь пребывает одновременно несколько сотен неспящих – после чего остаются целые заповедники чудес, которые посещают