— Я об этом уже слышал, — сказал Шюке.

— Да, но сейчас ситуация изменилась. Его труды были найдены. Когда мусульман изгнали с территории Испании, там остались собранные ими библиотеки. В этих библиотеках обнаружили целое собрание сочинений Аристотеля, переведенное на арабский язык с греческого оригинала тринадцатью столетиями раньше! Оно все это время сохранялось в архивах Вавилона и Суз, но почти никто об этом не знал. Благодаря такому стечению обстоятельств его учение сегодня как бы заново родилось — свежее, оригинальное и неожиданное. Его философия на нас буквально с неба свалилась! С момента этой находки мы пытаемся поступить с Аристотелем так же, как отцы Церкви поступили с Платоном. К сожалению, учение Аристотеля более сложное и далекое от нашего мировоззрения, чем учение его наставника Платона. И оно практически по всем вопросам противоречит фундаментальным положениям нашей веры.

— Тогда зачем с ним вообще возиться? — спросил Шюке. — Почему бы нам не поступить с ним так, как с другими античными мыслителями, не одобренными отцами Церкви: просто забыть о нем. Мы могли бы провозгласить Аристотеля еретиком и обходиться без его измышлений, как обходились раньше. Разве, к примеру, когда-то не отвергли тексты евангелиста Иоанна?

— В самом деле, в самом деле… Однако труды Аристотеля имеют по сравнению с текстами святого Иоанна то преимущество, что ими интересуются не столько теологи, сколько ученые. Платон считал, что человек не может познать истину. Он утверждал, что она принадлежит к другому миру и мы в земной жизни можем воспринимать лишь ее проявления. Аристотель же полагал, что изучить и понять можно что угодно. Если истина прячется внутри предметов или живых существ, то он был уверен, что у человека есть и возможность, и право проникнуть в эти тайны. И если эта проблема поставлена перед каким-либо ученым, что сейчас и было сделано, то потом уже невозможно пытаться уклониться от начатой дискуссии.

— Вы настроены против Аристотеля?

— Я не против того, чтобы, например, изучать какие-либо болезни или свойства растений, чтобы затем использовать полученные знания в медицине. Но как можно относиться к тем, кто, начав с малого, затем готов пойти на бог знает какие эксперименты? Жизнь — творение Господа, воплощение его воли. Пытаться проникнуть в тайны жизни — означает пытаться проникнуть в тайны Бога и тем самым нанести оскорбление ему. Например, как можно относиться к тем, кто сейчас при помощи призмы пытается познать свойства света? Света! Они что, забыли, что свет был третьим творением Господа? И первым его творением, по поводу которого он сказал: «Это хорошо». Как можно верить тем, кто говорит, что свет нужен нам лишь для того, чтобы освещать путь, когда становится темно? Свет ведь появился по воле Господа! Как можно относиться к тем, кто изучает механизм зачатия и рождения? Они что, сжигают алхимиков и колдунов лишь для того, чтобы затем легче было подвергнуть нас придуманным ими же искушениям?

Это был единственный случай, когда Акен и Шюке разговаривали о спасении души в общем и об Аристотеле в частности.

Устроившись удобнее, викарий снова принялся читать письма своего бывшего патрона. Письмо, написанное в 1232 году, сообщало Альшеру де Моза о трагическом завершении деятельности комиссии. В результате своих исследований все трое ученых сделали выводы в пользу сторонников учения Аристотеля. Они вскоре узнали, что, сами того не осознавая, пошли против тайной воли Папы Римского, который хотел всего лишь использовать авторитет этих ученых, чтобы как можно более убедительно пресечь притязания исследователей, так называемых новых докторов, и недвусмысленно осудить учение Аристотеля. Однако выбранное им для этого идейное орудие обратилось против него самого, а потому Григорий IX разогнал комиссию и бесцеремонно выпроводил всех троих ученых мужей.

В письме от 3 февраля 1232 года Роме де Акен пространно осуждал решение Папы Римского и сетовал на подобное «удушение мысли». Такая жесткая позиция удивила Шюке. Акен, заявляя это, проявил себя как яростный защитник методики познания и утверждения о «познаваемости истины», о которых писал Аристотель. Это было абсолютно противоположным тому, что говорил Акен тридцатью годами спустя, будучи уже епископом в Драгуане.

Викарий услышал крики — какой-то человек стоял на берегу реки и пытался докричаться до хозяина «Финикии»:

— Куртпуен!

Финикиец подвел свою баржу к берегу. Там перед ним предстал довольно бедно одетый молодой человек, назвавшийся Дени Ланфаном.

— Меня направил к тебе д'Артуа.

— Д'Артуа? Солдат Речной стражи? — спросил Куртпуен.

— Да, из Нуайана.

Юноша забрался на баржу, прихватив с собой большую плетеную корзину.

— Я поплыву вместе с вами, — сказал он. — У меня есть кое-какие дела в Эне, ты меня туда доставишь.

Финикиец согласился. Он даже не заикнулся о плате. Дени Ланфана направила к нему Речная стража, так что о плате за проезд в данном случае не могло быть и речи.

Вновь прибывший заметил Шюке, сидевшего в носовой части баржи. Еще только завидев юношу на берегу, викарий спрятал свой ящик и пачку писем.

— Добрый день, святой отец, — сказал юноша, обратив внимание на рясу викария. — Вы…

— Шюке… Брат Шюке.

Ланфан слегка поклонился, приветствуя викария.

— Рад познакомиться, брат Шюке…

В Эртелу Энно Ги по-прежнему занимался изучением (при помощи своего дневника) повседневной жизни «паствы». За несколько прошедших дней ему удалось заметить, что трое жрецов, а также Сет и Тоби каждую неделю бесследно исчезали из деревни на несколько часов.

Также заметив, что все жители в течение этих нескольких часов — а то и более продолжительного времени — сидели в своих хижинах, кюре подошел к жилищу Сета как раз в такой час. Он обошел вокруг хижины. От нее не была протоптана ни одна тропинка в сторону леса.

Тогда кюре осторожно подошел к входной двери и, приоткрыв ее, не без удивления увидел, что хижина пуста.

Кюре заметил, что у края лежавшей возле одной из стен огромной шкуры оленя земляной пол был неутоптанным и сырым. Священник подошел поближе и, приподняв шкуру, посмотрел под нее. Под шкурой оказалась большая легкая крышка, изготовленная из смеси земли и сухой травы. Постучав по ней, кюре услышал глухой звук. Тогда священник без особых усилий приподнял и сместил этот фальшивый пол и увидел небольшое отверстие, открывавшее отвесный лаз в подземелье.

Кюре без тени сомнения спустился туда. В глубине, на дне лаза, земля представляла собой жидкую грязь.

«Сделан очень давно, — подумал кюре. — Уровень воды в окружающих болотах постепенно поднимается, и в конце концов этот ход затопит».

Глаза кюре постепенно привыкли к полумраку. Через маленькие отверстия в полотке лаза внутрь попадал тусклый свет, который из-за лежавшего на поверхности земли снега казался голубоватым. В шею кюре подул холодный сквозняк.