Издатель прислал пять авторских экземпляров книги. Она была тяжела, имела респектабельный вид, переливалась глянцем, светилась белизной страниц, а на последней странице обложки очаровывала английских читателей своим непобедимым жизнелюбием Танечка М., в прошлом — известная журналистка и борец с мафией, в настоящем — скромная, всеми забытая безработная, незамужняя подруга любимого мужчины, заботливая кормилица кота Антрекота. За последнее время мой социальный статус несколько изменился, но годы брали свое, мне стукнуло тридцать один, и все труднее было подвигнуть себя на какое-либо активное, полезное обществу действие.

Книга бодро расползалась по квартирам английских читателей, которых интересовали события из жизни русской мафии. Этот интерес подпитывался подозрениями, что и дождливому, туманному островку не удастся в будущем избежать участи других развитых стран, территорию которых эта самая вездесущая русская мафия уже успешно осваивала. А к моему гонорару прибавлялись волнующие сердце суммы с нулями — десятая часть прибыли от продаж.

Тут же, непонятно откуда, возникли новые потребности, ранее мне неведомые, но теперь настойчиво взывающие об удовлетворении. Потребности плодились, как маслята после дождя, я только успевала бегать в банк, где меня уже знали по имени-отчеству.

Не отставал и Антрекот. Настойчиво заглядывая мне в лицо, угрожая неминуемым разводом, он вытребовал себе специальный резиновый коврик для развития гибкости позвоночника, электронную миску фирмы «Панасоник», кожаное сиденье на унитаз (чтобы, видите ли, лапы не скользили!), а также, справедливо заметив, что деньги у меня всегда исчезают со сверхзвуковой скоростью, заставил создать неприкосновенный запас из двухсот банок консервированных сардин и упаковок «Кэт-Чау».

Мы купили новую квартиру, сделали ремонт, я самозабвенно разоряла два месяца прилавки магазинов модной одежды, съездила в Италию, собралась в Лас-Вегас, но тут деньги почему-то кончились.

Серж получил специальную премию Датского телевидения за серию репортажей из Чечни, купил новую «семерку» фиолетового цвета, а на оставшиеся деньги три месяца лечил в Америке пулевое ранение. Вернулся из Штатов со шрамом на ноге, который каждый раз вводил меня в замешательство непривычностью тактильных ощущений — ведь каждый сантиметр кожи Сергея за шесть лет совместной жизни я изучила досконально. Появилась у него и привычка улетать мыслями далеко-далеко, наверное, туда, где рвались снаряды и умирали под бомбами люди. Сергей не рассказывал мне о войне, но то, что я видела по телевизору и читала в газетах и что было для меня, конечно, ужасом, но ужасом территориально отстраненным, для него стало болью и реальностью, задевшей его и многократно усиленной объективом его видеокамеры… Если мужчине суждено пройти через голод, нужду, войну и любовь, пусть лучше бы он в двойной концентрации испытал любой другой компонент этого ряда, но забыл про все увиденное и избавился от этого мучительного выражения глаз…

Эванжелина снова вышла замуж. Теперь счастливчиком, сорвавшим сей ароматный спелый плод, был зеленоглазый мальчик Максим, эффектно появившийся на нашем горизонте полтора года назад, когда мы с Эванжелиной были вовлечены в поиски исчезнувшей Дарьи Лозинской.

Несколько месяцев я пыталась бороться с новой любовью подруги, но мое поражение было таким же сокрушительным, как разгром тевтонских рыцарей на конькобежной дорожке Чудского озера. В этой борьбе я нашла преданного союзника. Отец Максима, Андрей Палыч Зубов (бизнесмен, 51 год, женат), считал тридцатидвухлетнюю Эванжелину откровенным мезальянсом, хотя и очень внешне привлекательным. А я расценивала его двадцатишестилетнего Максима как временное нестойкое увлечение моей влюбчивой подруги. Несмотря на то что и Андрей Палыч, и я — каждый из нас выступал против самого дорогого человека противоположной стороны, однако цель у нас была единой — разлучить этих двух легкомысленных красавцев. Наши совместные усилия сливались в один могучий, напряженный вектор с острой стрелой на конце, и этой стрелой мы пытались вторгнуться в замкнутое пространство между Эванжелиной и Максимом и отделить их друг от друга. Но безрезультатно. Они так срослись, переплелись руками, ногами, душами, что разъединить их можно было только сорвав кожу.

Вероника Львовна, роскошная пятидесятилетняя фиолетовоглазая и фиолетововолосая мамаша Максима (хотела бы я так выглядеть в пятьдесят лет, если, конечно, доживу!), успокаивала мужа:

— Эндрю, мальчик, пусть дети женятся. Не понравится — разойдутся…

— А что мы будем делать с наследником, — вопрошал расстроенный Эндрю, — неужели я позволю наследнику рода Зубовых уехать неизвестно куда с этой белобрысой красоткой (Эванжелиной), если они вдруг решат развестись?

— Ну, не знаю, не знаю, — царственно пожимала плечами Вероника Львовна и уезжала в Ниццу, чтобы оставить объемные вмятины на золотистом песочке.

— Эванжелина, — бубнила я нудным голосом, — посмотри на него. Он красив, как греческий бог, и младше тебя на шесть лет. Через год он влюбится в новую девочку. Максимум — через два. Как ты будешь с ним жить?

Эванжелина молча светилась от счастья.

— Таня, детка, — обращалась ко мне Вероника Львовна, задумчиво разглядывая бриллиант на мизинце и подставляя сверкающий камень солнечному лучу, — не воспринимайте жизнь так напряженно-серьезно. Жизнь — это праздник! — и уезжала в Мадрид смотреть бои быков.

Через полгода после знакомства Максима и Эванжелины мы с Андреем Палычем отправились в ресторан, где в мрачном безмолвии распили две бутылки мартини, признав свое полнейшее поражение в битве за раздельное проживание наших бессовестных любимцев.

— Ладно, — махнул рукой Андрей Палыч, — если изменить ничего нельзя, надо принять реальное положение вещей. Если Максим не может жить без вашей белокурой валькирии — пусть женится. Он слишком дорог мне, чтобы я потерял его из-за различного представления о том, какую женщину надо брать в жены…

— Да, — эхом отвечала я, — если Эванжелина не может жить без вашего зеленоглазого демона — пусть выходит за него. Я не собираюсь терять единственную подругу из-за того, что она не понимает: выходить замуж за избалованного мальчишку — безумие…

Сквозь мерцающую пелену выпитого мартини и под аккомпанемент трубы, выводившей грустную и чистую мелодию Гершвина, мир казался не таким фатально обреченным на вымирание. Может быть, вопреки нашему недоверию, это будет любовью века?

* * *

Полгода ушло на развод Эванжелины с ее американским мужем. Обе стороны вели себя исключительно благородно. Эванжелина проявила героическую скромность и не потребовала себе ни одного миллиона из богатств покидаемого Дэниэла. Дэниэл, выпуская из рук эту феерическую женщину, эту экзотическую, заморскую, случайно залетевшую в сытую и скучную Калифорнию птичку, которую он не сумел удержать и которая научила его беспричинной грусти по вечерам, великодушно предложил оплатить обучение в дорогом американском университете Катерины — шестнадцатилетней дочки Эванжелины.

Тридцать первого января 1995 года состоялась свадьба. Вероника Львовна, с трудом найдя двухдневную паузу между Индонезией и Галифаксом, блистала на свадебном банкете фиолетовым перламутром двухсотдолларовой прически и веселилась от души. Серж все еще хромал после ранения, и мне не удалось станцевать с ним не только румбу, но и медленный фокстрот. Андрей Палыч, смирившись с неизбежным, развил кипучую деятельность и организовал свадьбу, которая прогремела на всю Москву. Банкетные столы не выдерживали тяжести сервизов и хрустальных бокалов, наполненных вином, зарумянившиеся поросята с петрушкой в ушах улыбались предсмертной улыбкой, мраморно розовела закуска из крабов, шампанское стреляло, симфонический оркестр терзал скрипочки, увлекая вальсом Штрауса на блестящий паркет арендованного ресторана…