– Как и я, посмотреть, что может статься с ее капиталом.

Дарт уже позабыл про нее.

– Все, пошли! – завопил он. – Ребекка, давай, Ребекка!

Для тех, кто наблюдал за скачками с трибун, заезд складывался очень спокойно и ровно. Первый круг лошади шли компактной группой, спокойно преодолевая препятствия, миновали линию будущего финиша почти в том же порядке, как сложилось на первых метрах первого круга, и вырвались на второй круг.

По всему было видно, Дарт горел желанием увидеть победу сестры. Он всем телом подался вперед, напрягался каждым мускулом, повторяя за ней плавные скаковые движения, а когда она перед последней серией препятствий перешла на второе место, он подскочил и что было мочи закричал, присоединившись к хору ему подобных, жаждавших ее победы.

И она победила. Победила меньше чем на корпус, в последний момент подав лошадь вперед и устремившись к финишу тугим жгутом спрессованных в порыве мускулов, против чего ее соперник ничего не смог поделать, сколько ни старался помочь лошади, хлопая себя по бокам локтями, сколько ни стегал ее хлыстом. На последних метрах Ребекка без натуги обошла его.

Толпа шумно приветствовала ее. Дарт сиял. Все устремились к тому месту, где победитель расседлывал лошадь, и там Дарт присоединился к родителям и Марджори, бурно обнимавших и целовавших его сестру. Стянув с лошади седло, Ребекка выскользнула из круга расчувствовавшихся родственников и решительно нырнула в палатку, где проходило взвешивание. Она держалась истым профессионалом – движения скупые, отрешенность во взгляде, она пребывала в своем закрытом для других мире, в котором постоянно рискуют, очертя голову кидаются вперед и думают о том, что недоступно непосвященным, а теперь все это было окрашено еще и радостью успеха.

Я направился к дверям конторы и увидел, что четверо мальчиков послушно явились туда и стояли, поджидая меня.

– С ленчем все в порядке? – спросил я. Они закивали.

– Хорошо, что мы туда пришли пораньше. Очень скоро там не осталось свободных столиков.

– Вы видели, как Ребекка Стрэттон выиграла скачку?

– А как же, – сказал Кристофер. – Хотя она и назвала нас щенками, мы все равно хотели поставить на нее у тебя, но тебя нигде не было.

Я поспешил успокоить их:

– Я заплачу вам столько же, сколько платят в тотализаторе по минимальной ставке.

В награду я получил четыре улыбки до ушей.

Мимо проходили Филиппа Фаулдз с дочерью, они остановились около нас, и я познакомил их с сыновьями.

– Все ваши? – спросила Филиппа. – Вы ведь совсем молодой.

– Начал молодым.

Ребята широко открытыми глазами уставились на Пенелопу.

– В чем дело? – удивилась она. – У меня что, нос в саже?

– Нет, – объяснил Элан. – Вы так похожи на маму.

– На вашу маму?

Они все как один кивнули и тут же вместе с ней оставили нас с Филиппой, увлекаемые Пенелопой посмотреть на лошадей, которые примут участие в следующем заезде.

– Моя Пен похожа на вашу жену, неужели? – обратилась ко мне Филиппа.

Я никак не мог оторвать взгляда от ее дочери. Сердце колотилось в груди. Идиот.

– Какой она была тогда.

– А теперь?

Я запнулся, но тут же совладал с собой:

– Да, и теперь.

Филиппа посмотрела на меня долгим понимающим взглядом женщины, много повидавшей в жизни.

– Назад не вернуться, – произнесла она.

«А я бы вернулся, – беспомощно подумал я. – Женился бы, только с одного взгляда, а потом обнаружил бы, что внешность скрывала совершенно чуждые мне черты. Когда же наконец ты вылечишься?»

Я постарался отвлечься от этих мыслей и спросил Филиппу:

– Лорд Стрэттон, случайно, не знал и не рассказывал вам, что такое натворил Форсайт Стрэттон, чтобы вся семейка встала на дыбы?

Сочный алый рот моей собеседницы сложился в удивленное О.

– Зачем вы в это лезете? С какой стати я должна вам рассказывать?

– Потому, что, если мы собираемся спасать его ипподром, мы должны знать те тайные пружины, которые работают в недрах семейства. Они все знают секреты друг друга и пользуются ими как средством давления. Шантажируя родственника, они заставляют его делать или не делать то, что им по душе или не по душе.

Филиппа кивнула.

– И к тому же, – сказал я, – они всегда откупаются, чтобы только не замарать имя Стрэттонов.

– Это точно.

– Начиная с моей матери, – сказал я.

– Ну что вы, это началось задолго до нее.

– Так, значит, вы знаете!

– Уильям любил делиться со мной, – промолвила Филиппа. – Я вам уже говорила.

– А… Форсайт?

Вернулась Пенелопа с мальчиками. Филиппа проговорила:

– Приезжайте завтра утром ко мне в суиндонский салон, и я расскажу про Форсайта… и остальных, если будут вопросы.

Кит позеленел от злости – все поняли, что сейчас случится очередной приступ его безудержной ярости.

Получилось так, что мы с Генри оказались как раз в непосредственной близости от бара, когда Кит устроил там дебош, оттуда доносился дикий рев и звук разбиваемой посуды.

Вся семья собралась там, чтобы выпить за победительницу, вполне в духе Стрэттонов, никого не пригласив отпраздновать это событие вместе с ними, и, как оказалось, к счастью. Кит ухватился руками за край стола и опрокинул всю стоявшую на нем посуду на пол, потом, размахнувшись рукой, смел туда же все, что стояло на буфете. Бутылки, бокалы, стаканы, фужеры, скатерти, салфетки, ножи, тарелки, сыр, шампанское, кофе, пудинг со взбитыми сливками – все это перемешалось в грязную кучу. Вино вытекало из бутылок. Официантки испуганно зажали рты ладошками. Стрэттоны, и стар, и млад, отчаянно старались отчистить пострадавшую одежду.

– Кит! – Конрад вышел из себя в не меньшей степени, чем брат. – Ты что?

По роскошному кремовому шелковому костюму Виктории расплывались яркие пятна кофе и бордо.

– Я же вручаю кубок, – застонала она, чуть не плача, – а вы только посмотрите на меня.

Марджори сидела как ни в чем не бывало, на нее не попало ни капельки, но видно было, что внутри нее клокочет леденящий гнев. Сидевший рядом Айвэн проговорил:

– Послушай, Кит! Послушай…

У Ханны по ногам размазался пропитанный вином и взбитыми сливками бисквит, и она самым непочтительным образом поносила отца и сына, который неуклюже пытался помочь ей. Сидевшая около Айвэна худая женщина продолжала с безразличным видом тянуть из большого стакана бренди, я предположил, что это и есть Имоджин. Дарта за столом не было. Довольный тем, что на сей раз не он стал предметом родственного поношения, Форсайт двинулся к выходу в центральный проход, где мы пристроили большой кусок брезента, закрывавший помещение от любопытных глаз.