Юлия быстро сунула в рот таблетки — однако рука от волнения сделалась влажной, одна из таблеток, немного размякнув, прилипла к ладони, а затем скатилась на кафельный пол.

Юлия в панике склонилась, пытаясь дотянуться до таблетки, и поняла, что это у нее элементарно не выходит. Слезы хлынули у нее из глаз, женщину трясло, она потянулась еще — и вдруг вылетела из кресла.

Зато ее рука ухватила таблетку, и Юлия, лежа на полу, запихнула все три в рот и, не жуя, проглотила.

Одна из таблеток прилипла к нёбу, пришлось отколупывать ее языком. Юлия закашлялась, вдруг подумав, что если сейчас подавится и умрет, то это будет…

Закономерно?

Но ей удалось проглотить наконец и последнюю таблетку, после чего Юлия попыталась подняться, но не смогла. Медсестра, заглянув в ванную, запричитала:

— И что это такое? Ну, живо поднимайтесь! Мне еще только переломов не хватало…

Она стала тянуть Юлию наверх, а та вдруг ощутила, что в голове у нее зашумело. А потом все потемнело, и Юлия услышала отдаленный голос медсестры:

— Господи, да у нее пульс нитевидный…

И подумала — а ведь это могло быть никакое и не противоядие, а яд. Впрочем, даже если это было и так, то она была готова умереть.

Потому что, умерев, она убьет и Великого Белка.

В себя Юлия пришла от сильной боли — и поняла, что кто-то — это был массивный медбрат — мнет ей грудную клетку. И вдруг до нее дошло: ее реанимировали. Юлия закашлялась, и раздался чей-то голос:

— Она пришла в себя…

Юлия ощутила, что ей делают какой-то укол — и увидела склонившуюся над ней медсестру, с груди которой свисала цепочка с кулоном-белочкой.

— Все в полном порядке! — сказала та, и Юлия не поняла, к кому она обращается — к тому, кто только что ее реанимировал, или к ней самой.

Раздалось завывание сирен, Юлия, лежавшая на каталке, стоявшей около крыльца, заметила, как, минуя высоченные ворота, к зданию клиники подъехала «Скорая помощь». Выскочивший молодцеватый врач ринулся к Юлии и заявил:

— Мы забираем ее с собой…

— Нет, надо дождаться доктора Черных, он сегодня на заседании диссертационного совета… — начал реанимировавший ее медбрат, но медсестра с кулоном-белочкой оборвала его:

— Пусть берут! Мы не можем рисковать жизнью пациентки. Нам тогда голову оторвут!

— Тогда я поеду с вами… — заявил медбрат, но медсестра парировала:

— Поеду я. Ты оставайся за главного. Я сама позвоню доктору Черных…

— Но… — начал медбрат, однако каталку, на которой покоилась Юлия, уже везли к «Скорой» и запихивали внутрь.

Завывая сиренами, «Скорая» практически тотчас сорвалась с места, а медсестра, склонившись над Юлией, стала подготавливать инъекцию.

Юлия с опаской спросила:

— Это что?

— То, что не позволит вашему сердцу остановиться! — заявила та. — Вы молодец, все сделали как нужно. Они поверили, что у вас клиническая смерть, и накачали вас медикаментами. Я, как могла, этому препятствовала, вводя глюкозу…

Юлия осторожно вздохнула, чувствуя внезапную боль в груди.

— Он, делая массаж сердца, наверняка вам ребро сломал. Ничего, срастется…

Судя по тому, как «Скорая» подпрыгивала на ухабах, они неслись по проселочной дороге. Затем поверхность сменилась на гладкую, и Юлия, уже чувствовавшая себя приемлемо, спросила:

— А куда мы едем?

Медсестра, посмотрев на нее, ответила:

— Там, где вам будет хорошо…

Отчего-то от этого ответа Юлии сделалось страшно.

— А кто вы? — поинтересовалась она снова, и медсестра, поправив цепочку с кулоном-белочкой, ответила:

— Скоро узнаете!

От этого Юлии сделалось еще страшней. И, вжавшись в каталку, она размышляла о том, правда ли то, что происходит сейчас с ней, или это…

Дурной сон? Игра воображения? Манифестация ее паразитарного «я»?

Или что-то еще, намного, намного хуже…

— И все же я хочу знать, куда мы едем! — произнесла Юлия требовательно. — Вы меня похитили…

В руках медсестры (или, кто знает, никакой не медсестры) мелькнул шприц, и Юлия, понимая, что ей снова хотят сделать инъекцию, попыталась сопротивляться. Медсестра достаточно грубо впечатала ее в каталку и сказала, засаживая иглу:

— Я же сказала, что все будет хорошо. А теперь отдохните, потому что нервные клиенты — самая худшая категория…

Юлия попыталась что-то возразить, однако в глазах стало слипаться, а потом она провалилась во тьму, как будто снова падала, падала, падала в дупло белки.

Кто-то неласково тормошил ее, и Юлия снова раскрыла глаза. Она отшатнулась, заметив еще одно знакомое лицо — нет, это была не медсестра с кулоном-белочкой, а тот самый тип, которого она видела сначала замаскированным под врача, в московской клинике доктора Черных, а позднее — под видом официанта у себя в квартире и клерка.

Теперь же, пристально, причем так, что Юлии сразу же стало не по себе, он смотрел на нее.

— Давайте я вам помогу… Ну, чего боитесь? Дайте мне руку!

Юлия протянула ему руку, и тип рывком поднял ее и, поддерживая, помог сесть в стоявшее на асфальте кресло-каталку.

Осмотревшись, Юлия поняла, что находится на территории загородного дома с высоченным забором.

«Скорая» стояла подле трехэтажного кирпичного дома, а около крыльца, о чем-то переговариваясь, стояли и курили медсестра с кулоном-белочкой и врач «Скорой».

Причем, наблюдая за ними, Юлия не сомневалась в том, что это не были ни медсестра и ни врач.

Но кто тогда? Посмотрев на затянутое облаками небо и чувствуя порывы ветра, она поняла, что вопрос надо было задать иной: «А были ли вообще?»

Юлия ощутила, как субъект, игравший то роль врача, то официанта, а теперь иную, пока что ей не понятную роль, покатил кресло-каталку в сторону дома.

Он ввез ее в небольшой холл, а оттуда они проследовали в скудно обставленный зал. Юлии бросились в глаза розовые занавески на окнах — точно такие же, какие были и в клинике доктора Черных.

А что, если все это происходит в ее воображении?

— Вы ведь наверняка хотите пить и есть, — заявил тип и куда-то исчез. Юлия обвела взором зал и попыталась привстать. Увы, получилось это плохо. Убежать она не могла — наверное, даже уползти сил не хватит. Да и куда ползти, если тип вот-вот вернется, а на дворе толпятся его сообщники.

Однако оказаться в руках невесть каких похитителей было еще полбеды. Хуже всего, однако, было то, что уползти от собственного кошмара — или паразитарного «я» — было абсолютно невозможно.