– Брось мутить воду, – сказал я. – И пороть всякую чушь. – Корабль снова накренился, да так, что конец грот-реи ушел под воду. – Я не поднимаю бури…

Я говорил впустую. Помощник уже выбежал из-под навеса палубы и исчез за стеной града с дождем. Я снова присел на узкую банку, с которой наблюдал за погрузкой. Или, вернее, я устремился сквозь пустоту, ибо мчался по ней с тех пор, как мы с Бургундофарой шагнули в черный пустой шар под странным сводом на Йесоде; и на лету я заставил опуститься на банку ничтожество, приводимое в движение при помощи нитей, которыми я без труда мог бы задушить половину Брии.

Через десяток вздохов – или сотню – помощник вернулся с Хереной и Декланом. Он снова брякнулся на колени, а они распростерлись у моих ног.

– Утихомирь бурю, сьер, – взмолилась Херена. – Ты был так добр к нам прежде! С тобой ничего не случится, но мы-то погибнем – и Деклан, и я. Я знаю, что мы обидели тебя, но мы ведь не хотели плохого, и мы умоляем простить нас!

Деклан молча кивал.

– Сильные штормы по осени – обычное дело, – попытался объяснить я. – Этот скоро пройдет, как и все остальные.

– Сьер… – начал было Деклан.

– Что такое? – спросил я. – Говори, ничего страшного.

– Мы оба видели. Мы были там наверху, где ты оставил нас, когда начался дождь. Помощник бежал стремглав. Но ты шел шагом. Ты шел, но ни одна градина не попала в тебя. Посмотри на мою одежду или на ее.

– Что ты имеешь в виду, Деклан?

– Они вымокли, – промолвил помощник. – И я тоже. А теперь пощупай свой плащ, сьер, проведи рукой по лицу.

Я ощупал себя и обнаружил, что совершенно сух.

При встрече с невероятным ум прибегает к здравому смыслу; единственным объяснением, которое я мог придумать, было то, что плащ сшит из какого-нибудь непромокаемого материала, а лицо мое просто закрыто капюшоном. Я откинул его и шагнул на открытую палубу.

Встав лицом к ветру, я видел капли дождя, летящие к моим глазам, слышал свист градин мимо ушей; но ни одна градина так и не попала в меня, а лицо, руки и плащ остались сухими. Словно слова муни – глупые слова, как я всегда полагал, – обернулись правдой, и все, что я видел и ощущал, было всего лишь иллюзией.

Почти против собственной воли я шепотом заговорил со штормом. Я ждал от себя заурядных слов, привычных в беседе между людьми, но с губ моих срывались звуки, подобные дуновению легкого ветерка, далеким раскатам грома над холмами и нежным дождевым трелям Йесода.

Пролетело мгновение, за ним еще одно. Гроза унеслась прочь, и ветер стих. Последние градины, словно камешки, брошенные ребенком, бултыхнулись в реку. Я понял, что этими несколькими словами загнал бурю назад, внутрь себя, и ощутил нечто неописуемое. Перед тем я, видимо, каким-то образом выпустил наружу свои чувства, и они превратились в чудовище, обладающее силой десяти тысяч великанов, – в монстра, столь же свирепого, как их хозяин. Теперь они снова стали лишь чувствами, а я был зол, как прежде, и не в последнюю очередь потому, что не знал теперь точно, где лежит граница между загадочным и жалким миром Урса и мною самим. Неужели ветер – это мое дыхание? Или же мое дыхание – не более чем ветер? Прилив крови или песнь Гьолла звучит в моих ушах? Я бы выкрикнул проклятие, если бы сам не боялся его возможных последствий.

– Спасибо, сьер! Спасибо тебе!

Это причитал помощник, снова упавший на колени и готовый целовать носки моих сапог, если бы я только позволил. Я же, напротив, велел ему подняться и сказал, что об убийстве капитана Хаделина не может быть и речи. В конце концов мне пришлось заставить его поклясться, ибо я видел, что он – как и Деклан или Херена – с радостью пойдет ради меня на любые безумства, даже прямо вопреки моей воле. Хотел я того или нет, я стал чудотворцем, а чудотворцев не слушаются так, как Автархов.

За оставшиеся дневные стражи не произошло ничего примечательного. Я много думал, но ничем не занимался, только прошелся пару раз с юта на бак и обратно да глядел, как проплывают мимо берега. Херена с Декланом и вся команда оставили меня в полном одиночестве; но когда красное солнце уже касалось Урса, я подозвал Деклана к себе и указал ему на ярко освещенный восточный берег.

– Видишь те деревья? – спросил я. – Одни выстроились в колонны и шеренги, точно солдаты, другие теснятся группками, а третьи расположились пересекающимися треугольниками. Это фруктовые сады?

Деклан горестно покачал головой:

– У меня были свои деревья, сьер. Ничего я с них не снял в этом году, только зеленые яблоки на варенье.

– Но это-то сады?

Он кивнул.

– И на западном берегу тоже? Там тоже разбиты сады?

– Здесь берега слишком круты для полей, сьер. Если их распахать, дожди смоют всю почву в реку. Но для плодовых деревьев они хороши.

– Однажды я останавливался в деревне под названием Сальтус, – пробормотал я себе под нос. – Там было мало полей и немного скота, но настоящих садов я не встретил, пока не оказался чуть дальше к северу.

– Занятно, что ты вспомнил об этом, сьер. – Голос Хаделина едва не напугал меня. – Сальтусская пристань меньше чем в полстраже хода.

Он был похож на мальчишку, ожидавшего порки. Я отослал Деклана и сказал Хаделину, что ему нечего бояться – мол, я действительно разозлился на него и на Бургундофару, но теперь вовсе не сержусь.

– Благодарю тебя, сьер. Спасибо. – Он отвернулся на мгновение, снова глянул на меня и, встретившись со мной глазами, сказал то, что требовало гораздо больше душевной храбрости, чем все прежде высказанное: – Ты, должно быть, думаешь, что мы потешались над тобой, сьер. Так нет. Там, в «Горшке ухи», мы полагали, что тебя нет в живых. А потом, в твоей каюте, мы просто не смогли удержаться. Нас прямо-таки бросило друг к другу. Она посмотрела на меня, я на нее… Все случилось быстрее, чем мы успели сообразить. Хотя мы могли погибнуть и, сдается мне, едва не погибли.

– Больше тебе не о чем беспокоиться, – сказал я. – Тогда я, наверно, пойду вниз и поговорю с ней.

Я отправился на нос, но скоро понял, что при заходе в крутой бейдевинд обзор с юта гораздо лучше. Я стоял на юте, разглядывая северо-западный берег, когда вернулся Хаделин, и на этот раз он привел с собой Бургундофару. Увидев меня, она выпустила его руку и отошла к дальнему борту.

– Если ты высматриваешь место, где мы собираемся пристать, сьер, то оно сейчас покажется. Уже видишь? Ищи дым, сьер, не дома.

– Теперь вижу.

– В Сальтусе, должно быть, готовят нам ужин, сьер. Там славная гостиница.

– Знаю, – сказал я, вспоминая, как мы с Ионой вышли к ней из леса после встречи с уланами, разметавшими наш маленький отряд у Врат Скорби, как мы обнаружили в наших кувшинах вино вместо воды и о многом другом. Сама деревня оказалась больше, чем на моей памяти. Дома мне запомнились в основном каменные; тут же стояли только деревянные.