«Какая скверная актриса», — подумала Энни, глядя ей вслед.

Это, по крайней мере, не вызывало сомнений, все прочее по-прежнему выглядело хаосом.

В палате появился доктор Шинед. Так как он жаждал покрасоваться на экране, то на сей раз обошелся без толпы ассистентов; только пара молодых врачей следовала за ним на почтительном расстоянии, как телохранители, что подчеркивало значимость эскортируемой персоны.

Энни тотчас решила разыграть отупение, шок и смирение. Прикрывшись этой маской, она разглядывала доктора Шинеда: восьмидесятилетний старец с безупречно перекроенной физиономией работал на камеры, изображая суперврача. Сначала он обратился к пациентке с вежливым благодушием, признав, что в юности порой бывают нелегкие периоды, — и тут он на миг показался искренним: он с удовольствием злословил, твердя, как ему жаль молодых. Потом он расковырял рану, расписав страдания Энни. Наконец, сделал прижигание: выразил к ней уважение, сообщив, что она уже не ребенок, она будущая мать. Вдобавок к этой смеси он восславил жизнь, любовь к жизни, будущее, возвысившись до пафоса, чуждого его обычной сухой точной резкости. Энни, понимавшая, что это спектакль, пропустила все мимо ушей; она лишь подметила, что грим придал его коже оранжевый оттенок, а подкрашенные брови кажутся такими же густыми, как парик.

«Уж лучше смириться со старостью, чем отрицать свой возраст. В том числе и по эстетическим причинам», — подумала она. Это была единственная мысль, вынесенная из визита, который, кажется, не имел к ней никакого отношения.

— Итак, милочка, мы пришли к согласию? Готовы ли вы довериться мне?

По его энергичной настойчивости Энни поняла, что в сцене, разыгрываемой доктором Шинедом, она должна произнести последнюю реплику. Ухватившись за обрывки своего сна — где она, застигнутая врасплох, изображала Кармен, не зная роли и без единой репетиции, — Энни пробормотала, что готова.

Довольный доктор Шинед откланялся.

Открывая дверь, он, забыв о том, что камеры все еще работают, самодовольно улыбнулся, гордый собой, как актер, которому вручили вожделенную премию. Но это тщеславие, после старательно разыгранной им сцены, выглядело столь же уместно, как волос в тарелке с супом.

«Дебютант», — со вздохом подумала Энни.

Она закрыла глаза и снова погрузилась в сон.

В половине седьмого появился Итан, он принес поднос с ужином. Этот ничего не изображал. В каждом его движении, в каждом слове сквозило лишь стремление помочь Энни. Как только он оказался рядом, девушка почувствовала себя лучше. Они бегло обсудили серьезные темы.

Когда она доела, Итан взглянул на часы.

— Уже семь, — объявил он.

Атмосфера неуловимо переменилась. Огоньки камер погасли.

Итан, достав из кармана коробочку с пилюлями, выдал Энни лекарства.

— Что, после семи вечера камеры выключаются? — спросила она.

— Нет. Съемку возобновят через три минуты. У передачи два формата: интернет-трансляция двадцать четыре часа в сутки и ежедневный двадцатиминутный выпуск на канале «Америкэн». Так что допускаются лишь краткие перерывы. Фармацевты и клиника не желают засвечивать прием всей этой химии. Прежде всего, чтобы сохранить врачебную тайну. К тому же репортаж должен подчеркнуть твое стремление вылечиться.

Энни выслушала пояснения, покорно и жадно заглатывая капсулы.

Красные огоньки вновь загорелись в тот момент, когда Итан выбрасывал упаковку от пилюль в мусорную корзину.

— Мне нужно в ванную.

Итан помог девушке спустить ноги с кровати и, поддерживая, довел ее до облицованного кафелем закутка.

Цепляясь за поручни на перегородках, Энни дотащилась до умывальника.

Там она увидела себя в зеркале. Бледная, будто выжатая до капли, она выглядела как после тяжелых родов. Волосы свисали безжизненными прядями. Кожа была изжелта-бледной.

Она склонилась над раковиной, потирая веки кончиками пальцев.

Странное ощущение.

За ней опять следят?

Нет, не может быть…

Медленно поворачивая голову, она осмотрела облицованные кафелем стены: нигде не было видно ни видеокамер, ни микрофонов.

Тогда откуда исходит это ощущение слежки?

Может, у нее приступ паранойи?

Энни пожала плечами: если ты чего-то опасаешься, это еще не значит, что оно существует; нужно успокоиться.

Она наклонилась, всматриваясь в свое лицо.

Внезапно она уловила движение. Нет, это было не снаружи, что-то дрогнуло внутри зеркала. Или, скорее, за посеребренной поверхностью.

Но как это возможно?

Она снова приблизила голову и по зыбкости отражения и подозрительной прозрачности поняла, что перед ней зеркало, лишенное амальгамы, за ним скрыта целая батарея камер.

Вылетев из дома и рухнув на землю, Ида хоть и осталась в живых, но в ее облике мало было человеческого: тело обгорело в обступившем ее пламени, она, обезумев, билась с ним, словно с врагом.

Не колеблясь, Анна сбросила с себя юбки, чтобы набросить их на пострадавшую, прикрыть ее, сбить пожиравший Иду огонь. Это обожженное и невменяемое существо кричало, брыкалось, отбивалось, изрыгало ругательства. Ида колотила Анну и оскорбляла ее, но девушка держалась стойко и сумела справиться и с кузиной, и с огнем. Затем, пока подоспевшие мужчины боролись с пожаром, не давая огню охватить соседние дома, она собралась с духом и, проявив доселе неведомую ей властность, приказала отнести Иду в больницу Святого Иоанна. Пока ходили за досками и мастерили носилки, она принесла воды из канала и смочила ткань, убедившись в том, что в волосах или на одежде Иды не тлеют искры.

Два рыжеволосых здоровяка положили Иду на носилки и, не обращая внимания на ее ругань, понесли ее чуть ли не бегом; при каждом толчке раздавались дикие вопли.

— Она очень плоха, — сказал тот, кто шел первым. — Лучше отнести ее к францисканцам. Там в приюте есть очень хороший врач.

Пройдя несколько улиц, они постучались. В окне показалась голова Себастьяна Меуса.

— Лучший врач в Брюгге, — пробормотал здоровяк.

Себастьян Меус ничуть не рассердился на то, что они разбудили его среди ночи, он сразу понял, что к чему. Распахнулась прочная дверь, и врач указал им место в приюте Святого Космы. С помощью дюжих парней он установил над умирающей бак и попросил Анну побыстрее наносить воды из колодца, чтобы этот бак наполнить. Когда это было сделано, он вынул пробку, и вода заструилась на обожженную девушку. В течение часа Анна и парни бегали от колодца к баку, обливая водой тело Иды. Стоны наконец-то стали затихать, хотя она по-прежнему всех поносила.

Потом врач осторожно расстегнул промокшую одежду, соблюдая предосторожности, отлепил ее от кожи, чтобы она не отслоилась вместе с тканью. Затем он принес горшочек с жирной мазью и мягкими движениями нанес ее на обожженные места.