Все же спорт живет надеждой на успех, и все они, знавшие травмы поражений, верили и продолжают верить в то, что советский футбол с каждым годом продвигается к той заманчиво блистающей вершине, где нет места даже двоим.

Грянет когда-то и для нас этот великий день, и на далеком зарубежном стадионе Слава обнимет наших одиннадцать парней, над головами у них развернется полотнище родного флага, и все трибуны встанут при первых звуках величественного гимна. Сейчас еще трудно сказать, кто будут те одиннадцать счастливцев, на руках которых крылатая фигурка Победы появится в Шереметьевском аэропорту, чтобы получить наконец московскую прописку. Может быть, они еще за кромкой поля, за воротами, но они уже растут и ждут своего звездного часа. Избранники судьбы, вершители усилий всех, кто выбегал когда-либо в зеленый прямоугольник поля, кто поклонялся стуку мяча и верил, верил. К ним, будущим, Скачков испытывал ни с чем не сравнимую зависть.

Мальчишки, милые, вам будет гораздо тяжелее, чем нам, таков уж спорт! – но докажите свою доблесть, укрепите традиции еще больше, не останавливайтесь, а идите дальше, выше и поднимитесь, наконец, на заветную ступеньку, где еще никто из наших не стоял. Слов нет, вершина эта самой сложной трудности, против вас на поле тоже выйдут лучшие из лучших, у них тоже свои гимны и флаги, однако помните, что должен, должен же и футбол стать вровень с богатырским духом нашего народа!

Не подкачайте, мальчики! Станьте счастливей нас! Отмахнув дверь, в раздевалку влетел Гущин.

– Иван Степанович, австрийцы на месте. Состав просят.

Несколько мгновений тренер сидел и с прежней задумчивостью рассматривал носки собственных штиблет. Затем сильно потянул носом и уперся в колени, поднимаясь с низенькой скамеечки.

– Состав, состав… Что ж, действительно пора.

Отбрасывая какие-то последние сомнения, он окинул взглядом раздевалку и нашел Сухова, лениво шнуровавшего бутсу.

– Федор, внимание! Выйдешь и будешь играть слева. Как всегда. Понял? Мухин, Серебряков и Сухов… В полузащите тоже трое: Скачков, Нестеров, Кудрин. Не вздумайте прижиматься к воротам! Давить! Нападать! Если даже гол пропустим – все равно.

От установки тренера у Гущина полезли вверх плечи, он замигал, замигал… Задолго до сегодняшнего матча, еще там, дома, был избран и отрепетирован на макете чисто защитный вариант. А теперь вдруг… Что же получается?

– Иван Степанович… Было же твердое решение. Есть установка… Так нельзя. Мы же договорились!

С незашнурованной бутсой Сухов ошеломленно уставился на спорившее начальство. Матвей Матвеич пихнул его в бок и указал на необутую ногу:

– Ты! Рот раскрыл…

Гущин, понемногу приходя в себя, попробовал нажать.

– Тогда, знаете ли, я снимаю с себя всякую ответственность. И ни за что не отвечаю!

– А вы и не должны отвечать, – совершенно мирным тоном заметил Иван Степанович и отвернулся.

– Тогда зачем же я? – самолюбиво вспыхнул Гущин.

– Вы? Вас я попросил бы вот о чем. Употребите, пожалуйста, все свое влияние, чтобы мы улетели сегодня же ночью. Мне сказали, что есть какой-то ночной рейс.

– Это невозможно! – запротестовал Гущин. – После матча прием.

– Да? Тогда завтра. Мы торопимся. У нас несколько тяжелых игр.

– Там телефон, – объявил Матвей Матвеич. – Москва. Гущин загородился рукой:

– Я не пойду. Идите и разговаривайте сами. Как хотите, так и объясняйтесь.

Скривившись, Иван Степанович без слов помаячил Арефьичу рукой: сходи, поговори… Сам он не переставал соображать о том, что начнется сейчас на поле, и неторопливо оглядывал столпившихся вокруг него игроков – каждого в отдельности. Голые шеи из плоских вырезов футболок, настороженные в ожидании глаза… Коротенькие трусики со складкой, ноги длинные, нетерпеливые… «Ах, пацаны вы, пацаны!» Чтобы облегчить каждому из них отрезок жизни в предстоящие два тайма, он готов был разделить всего себя на части, вооружить их своим знанием, своим опытом Англии и Хельсинки. Ему хотелось произнести значительные веские слова: что клубные футболки в сегодняшней игре для них футболки сборной; что атака – закон футбола, кто не атакует, тот не выигрывает; что, выбрав атакующий вариант, он поверил в них настолько, что вручает им и свою собственную судьбу тренера, потому что исход сегодняшнего матча… Но в то же время он понимал, что именно сейчас, в последнюю минуту, будут бесполезны любые, даже самые высокие слова. Ребята пойдут и вынесут с собой на поле то, что в них заложено раньше, с рождения, а так же и то, что он успел вложить в них за несколько месяцев совместной жизни и работы. Среди них мало новичков, еще не выезжавших за рубеж, но даже новобранцы в команде сознают, что у матчей за границей особый настрой.

– Значит, так, – сказал он. – Геш, с тобой, по-моему, все ясно. Саша, – обратился он к Соломину, – помни одно: зона. Зона, зона и зона!.. Сема, – он нашел Батищева, – тебе Ригель. Ну, а вы, братцы-мушкетеры… – Иван Степанович обнял всех троих: Серебрякова, Сухова и Мухина, – рвите. Не мусольте мяч. Собрались на краю, разменяйся с полузащитником и – сразу же длинный пас. Туда, на край. Растаскивайте их, заставьте побегать.

– Авантюра! – проворчал Гущин, но на него никто не обратил внимания.

– Сели! – скомандовал Иван Степанович. – Все сели!

Гущин, подчинившись, неохотно опустился на ручку кресла, где сидел Алексей Маркин.

– Встали! Пошли. Где мячи?

Застучали шипы, но за дверью раздевалки послышался голос Матвея Матвеича: он с кем-то спорил, кого-то не пускал. Остановились, Арефьич скорыми шагами отправился выяснять в чем дело.

Вернулся он с незапечатанным конвертом, протянул Каретникову.

– Осторожнее! – крикнул Гущин, когда Иван Степанович полез в конверт. – Могут быть провокации!

Во все глаза команда наблюдала, как тренер вынул сложенный листок, развернул и стал читать. По лицу его промелькнула тень, он несколько мгновений оставался в задумчивости, не опуская руки с письмом.

– Мы вчера, – произнес он, по-прежнему глядя в прочитанный листок, – были на экскурсии. Это вот пишут люди, которые хорошо знали нашего Карбышева, помнят его. Они каждый год собираются на съезд бывших узников Маутхаузена. Сегодня они пришли на стадион посмот-реть, как мы сыграем. Они будут болеть за нас. – И, словно важным документом, Иван Степанович потряс письмом.

Служитель стадиона, бежавший по коридору к советской раздевалке, был удивлен: команда стояла наготове, но каждый игрок застыл в каком-то оцепенении, опустив голову.

– Идем, идем… – покивал служителю Иван Степанович, возвращая всех к действительности. – Пошли, ребята.

Двинулись, – затопали, застучали. Маленького Мухина затеснили к стенке коридора. Скачков поправил на руке красную капитанскую повязку.

Туннеля не было, команды выбегали на поле через проход между трибунами.