— А появился бы я на свет, если бы ты не встретила моего отца? — перебил ее Ван Чанчи.

42

Ван Дачжи провел месяц в инкубаторе, еще месяц его лечили от астмы и два месяца — от потницы. За это время на него ушли практически все деньги, которые привез с собой его дед Ван Хуай. Откуда же у Ван Хуая взялись такие неисчерпаемые запасы? На эту тему никто разговора не заводил, словно говорить об этом было неловко и унизительно. Но Ван Чанчи и Сяовэнь прекрасно понимали, что эти деньги Ван Хуай выбил своими поклонами, а иначе чем объяснялось такое большое количество мелких бумажек и монет? Ван Чанчи всегда был против того, чтобы отец попрошайничал, но сейчас, когда он не мог отказаться от этих денег, его мучило тягостное чувство, которое было ужаснее, чем стыд проститутки или страх разоблачения после получения взятки. Как будто его поймали за воровством, связали и выставили на всеобщее обозрение, причем совершенно голым. Его стыд возрастал с каждой истраченной монетой, а каждый съеденный кусок вызывал рвотные позывы. Ему казалось, что внутри он весь, включая душу, наполнился куриным пометом, а сверху покрылся зловонной плесенью. Поэтому всякий раз, прежде чем взять Дачжи на руки, он по нескольку раз их мыл, тщательно вычищая грязь из-под ногтей, брился до блеска и полоскал рот горячей водой.

На стройплощадке, что находилась на улице Цзефанлу, Ван Чанчи заново нашел себе работу каменщика. Но пока он вкалывал, тягая кирпичи, ему смутно казалось, что этим он оказывает услугу Линь Цзябаю. Мысленно он без конца прокручивал сцену своего падения. Чем больше он это делал, тем больше ненавидел Линь Цзябая, а чем больше он его ненавидел, тем больше ощущал свою собственную чистоту. Эта ненависть освобождала его от нервного напряжения и ослабляла чувство стыда. Он не позволял Ван Хуаю выходить на улицу, потому как боялся, что тот пойдет позориться перед людьми, кроме того, он запрещал Лю Шуанцзюй собирать всякий хлам, чтобы не загрязнять квартиру. Сяовэнь, Ван Хуай и Лю Шуанцзюй, кроме заботы о Дачжи, также отвечали за готовку. Их еда была совсем простой: то рисовая кашица с соленьями да пампушками, то просто отварной рис в большой тарелке, то жареное мясо с овощами — в любом случае много времени это не отнимало. Когда же эти трое оставались без дел, они смотрели друг на друга, не зная, куда себя деть в четырех стенах.

Лю Шуанцзюй не могла сидеть сложа руки, поэтому, когда Ван Чанчи уходил на работу, она выскальзывала из дома, чтобы собирать по улицам всякое старье. Все, что ей удавалось добыть, она в тот же день старалась продать, не рискуя хоть что-то притащить в квартиру. Поскольку утиль собирали многие, Лю Шуанцзюй не перепадало ничего стоящего, в удачные дни она зарабатывала лишь несколько мао. Такие гроши она и за деньги-то не считала, тем более, что в паре с Ван Хуаем ей удавалось заработать намного больше. Прося милостыню, они могли заработать до нескольких десятков юаней в день. Поэтому можно сказать, что делала она это просто чтобы разогнать скуку. Она пропадала до обеда, после чего возвращалась на некоторое время домой, а потом снова уходила. Но постепенно в поисках старья она стала уходить все дальше, а потому возвращаться или забывала, или ленилась. Кроме того, ей было жалко тратить деньги, поэтому она экономила на обеде и терпела голод. Сама она не очень от этого страдала, гораздо тяжелее приходилось Ван Хуаю, который без ее помощи не мог сходить в туалет. Иногда Ван Хуаю приходилось терпеть так долго, что он менялся в лице. Сяовэнь не могла выносить его страданий и предлагала: «Отец, давайте отнесу вас в туалет?» Но Ван Хуай лишь мотал головой, ревностно охраняя остатки своего достоинства. Про себя он рассуждал: «Сейчас единственное, что я могу сделать для этой семьи, — это терпеть». Чтобы терпеть было проще, он меньше пил, меньше ел, меньше говорил. В итоге выходило, что не только Лю Шуанцзюй ежедневно сохраняла часть денег, предназначенную для ее кормежки, но еще и Ван Хуай процентов тридцать экономил на своей еде. «Это не что иное, как бережное ведение хозяйства, изыскание новых источников доходов за счет сокращения расходов, так поступают все нормальные родители», — думал Ван Хуай. Рассуждая таким образом, он получал удовольствие и сохранял мужество.

Однако Ван Хуай понимал, что никакое терпение не способно поднять показатели ВВП их семейства из пяти человек. Если они будут и впредь опираться лишь на доходы Ван Чанчи, Ван Хуая могло хоть перекосить от собственного терпения, но толку от этого будет ноль. Поэтому он обратился к Сяовэнь:

— Ты можешь хранить секреты? — спросил он.

Сяовэнь вдруг вспомнила родную долину и то, как Чжан Пятый, прежде чем рассказать о доходах Чжан Хуэй, задал ей точно такой же вопрос. Тогда ее переполняли мечты о городской жизни, она предавалась безграничным фантазиям на эту тему, которые сверкали и искрились, словно солнце…

— Ты меня слушаешь? — спросил Ван Хуай.

Сяовэнь очнулась от воспоминаний и сказала:

— Слушаю.

— Если бы ты дала добро, — сказал он, — я бы мог каждый день приносить семье прибыль.

— Чанчи будет меня ругать.

— Ты не говори, он и не узнает.

Сяовэнь кивнула, тем самым дав молчаливое согласие. С этого момента у Ван Хуая, Лю Шуанцзюй и Сяовэнь появилось на одну тайну больше.

Едва Ван Чанчи ступал за порог, Лю Шуанцзюй и Сяовэнь спускали коляску с Ван Хуаем вниз. Сяовэнь оставалась дома присматривать за Дачжи, а Лю Шуанцзюй вместе с Ван Хуаем отправлялись просить милостыню. Они шли на площадь, железнодорожный и автовокзалы, к воротам школы, к кинотеатру, универмагу, — в общем, туда, где было много людей. Когда время близилось к концу рабочего дня, Лю Шуанцзюй в спешном порядке катила коляску с Ван Хуаем назад. Чтобы поспеть ко времени, Лю Шуанцзюй иной раз бежала так, что ее наплечная сумка взлетала в воздух, а с головы Ван Хуая слетала шапка, в которую они собирали подаяние. Каждый день, когда Ван Чанчи возвращался, он видел одну и ту же картину: четверо домочадцев сидели на тех же местах и в тех же позах, что и утром, когда он уходил на работу. Они напоминали сидящих в гнезде голодных птенцов, но, в отличие от последних, еды они все-таки не просили, а просто улыбались. Наблюдая это изо дня в день, Ван Чанчи чувствовал неприятную тесноту, ему хотелось вдохнуть полной грудью, а потому он начал задаваться вопросом: почему бы родителям и правда не выходить на прогулку? Пусть бы они даже собирали утиль или просили милостыню, это было бы все-таки лучше, чем сидеть без дела, как истуканы.

Как-то раз Ван Чанчи вернулся домой раньше обычного. Это произошло потому, что их начальник подписал крупный договор и на радостях всем рабочим дал полдня отгула. Переступив порог, Ван Чанчи увидел лишь двух человек, а места, где прежде сидели еще двое, вдруг оказались пустыми. Он никак не ожидал, что пустота обеспокоит его гораздо сильнее, чем теснота. Он спросил Сяовэнь, куда делись отец с матерью. Та ответила, что они отправились погулять. Ван Чанчи принял душ и стал забавляться на кровати с Дачжи. Сяовэнь бросила ему сберкнижку и сказала:

— Даже богатое семейство может промотать свое со стояние, что говорить о нас, бедняках?