– Мы оказались недостаточно красивы для первой ночи.

– Судьи у вас слепцы, – зарычал Стэгг. – Да вы самая красивая и желанная пара девиц, которую я в жизни видел!

– Спасибо тебе, герой! Но одной красоты мало, чтобы попасть в невесты героя-Солнца, сир, хотя я говорю это с трепетом, потому что, если услышит жрица, мне не позавидуешь. Однако все знают, что, если у тебя папаша богат и со связями, шансов быть избранной больше.

– Так почему же вас двоих выбрали для того, чтобы прислуживать мне?

– Мы заняли второе место на конкурсе Мисс Америка, сир. Быть в твоей свите – это меньше, чем попасть на дебют в Вашингтон. Но все же это великая честь! И мы надеемся, что сегодня в Фэр-Грейсе…

Они глядели на него расширенными глазами, тяжело дыша, их губы и соски набухли желанием.

– А чего ждать до вечера? – замычал он.

– Противно обычаю делать что-нибудь, пока не начнутся обряды, сир. И притом большинство героев-Солнц до вечера в себя не приходят…

Стэгг пропустил еще один глоток. Подбросив кувшин высоко в воздух, он захохотал:

– Такого героя-Солнца, как я, вы еще не видали. Я – настоящий Лось!

Обхватив девушек за талии – по одной под каждую руку, – он поволок их в палатку.

Черчилль отпрянул и попытался выбить еще пару зубов из гнилой пасти матроса. Но удар кирпичом обошелся ему дороже, чем он думал. Он едва смог поднять ногу.

– А, не угомонишься никак? – квакнул гнилозубый.

При угрожающем движении Черчилля он отскочил назад. Теперь он уверенно двинулся вперед, направив нож Черчиллю в солнечное сплетение.

Раздался писк, маленький человечек прыгнул вперед и рукой загородил путь ножу. Острие прошло через ладонь и вышло, обагренное кровью, с другой стороны.

Это Сарвант предпринял неуклюжую, но эффективную попытку спасти жизнь другу.

Нож остановился лишь на секунду. Другой моряк отпихнул Сарванта с такой силой, что тот упал на спину с торчащим из ладони ножом, и матрос выдернул нож с явным намерением всадить его в прежнюю цель.

Свисток прогремел, пронзительный звук почти ввинтился ему в ухо. Он застыл. Свистевший живо протянул пастуший посох и зацепил гнилозубого за шею закругленным его концом.

Свистевший был одет в светло-голубое, и глаза его тоже были светло-голубые, под стать одежде. Они напоминали две ледышки, – настолько холодные, насколько только могут быть холодны человеческие глаза.

– Эти люди под защитой самой Колумбии, – сказал он. – Вы, ребята, исчезнете сию минуту, если не хотите вскоре повиснуть на веревке. И потом никаких попыток сквитаться с этими двумя. Вам ясно?

Моряки побледнели под своим темным загаром. Кто-то судорожно сглотнул, кто-то кивнул, и они обратились в бегство.

– Мы обязаны вам жизнью, – сказал потрясенный Черчилль.

– Вы обязаны жизнью Великой Белой Матери, – ответил человек в голубой одежде. – И Она получит с вас, что захочет. Я всего лишь Ее смиренный слуга. Ближайшие четыре недели вы под Ее благодатной защитой. Я надеюсь, вы покажете себя достойными Ее забот.

Он взглянул на кровоточащую руку Сарванта:

– И этому человеку ты тоже обязан жизнью. Хотя он был всего лишь орудием Колумбии, он послужил ей хорошо. Идемте со мной. Нужно обработать рану.

Они пошли вниз по улице; Сарвант стонал от боли, Черчилль его поддерживал.

– Это тот, кто следил за нами, – сказал Черчилль. – К нашему счастью. И… спасибо тебе за то, что ты сделал.

На лице Сарванта выражение боли сменилось экстазом:

– Я был рад сделать это для тебя, Ред. И я бы сделал это снова, даже зная, как будет больно. Это мое оправдание.

Черчилль не знал, как отвечать на такие речи, и потому не сказал ничего.

Оба молчали до тех пор, пока не вышли из портовой зоны к храму, расположенному на самых дальних задворках. Их проводник ввел их в прохладный зал. Он обратился к жрице в длинном белом платье, и та провела приятелей в комнату поменьше. Черчилля попросили подождать, а Сарванта увели.

Черчилль не возражал, понимая, что у них нет намерения причинить зло Сарванту – по крайней мере, сейчас.

Он бродил туда-сюда по комнате целый час – судя по показаниям песочных часов на столе. Тут было уютно: тихо, темно и прохладно.

Он собрался уже было перевернуть большие песочные часы, как появился Сарвант.

– Как рука?

Сарвант показал руку Черчиллю. Бинта не было. Рану заклеили, и она была покрыта слоем какого-то прозрачного вещества.

– Они сказали, что моя рука с этого момента справится с любой работой, – удивленно объявил Сарвант. – Ред, во многих отношениях эти люди регрессировали, но в биологии они не знают себе равных! Жрица сказала, что эта тонкая ткань – псевдоплоть, и она быстро разрастется, и даже места, где зияла рана, не будет видно. Они перелили мне кровь, дали какую-то еду, и я сразу зарядился энергией. Но они сказали, что это не бесплатно, – добавил он с иронией, – и обещали выслать счет.

– В этой культуре, такое у меня складывается впечатление, не терпят дармоедов, – ответил Черчилль. – Нам бы лучше подыскать работу, да побыстрее.

Они вышли из храма и продолжили прерванный путь в портовый район. На этот раз они без инцидентов добрались до реки Потомак.

Причалы тянулись вдоль берега по меньшей мере на два километра. У пристаней вплотную теснились суда, и еще многие стояли на якоре посередине реки.

– Выглядит как изображение порта начала девятнадцатого столетия, – сказал Черчилль. – Парусные корабли всех типов и размеров. Пароходов я не ожидал увидеть, хотя глупо считать, что эти люди не смогли бы их построить.

– Запасы угля и нефти кончились намного раньше, чем мы покинули Землю, – сказал Сарвант. – Они могли бы жечь лес, но у меня создалось впечатление, что они, не обожествляя деревья, все же не торопятся рубить их без крайней на то необходимости. А ядерного горючего они или не знают, или соответствующие знания под запретом.

– Ветряная тяга может быть медленной, – заметил Черчилль, – зато она бесплатна и всегда под рукой. Смотри, какой красивый корабль!

Он показал на одномачтовую яхту с белым форштевнем и алым парусом. Она гордо скользила по волнам за той пристанью, на которой они стояли.

Черчилль, махнув Сарванту, направился вниз по широким ступеням, идущим вдоль берега. Он хотел поговорить с моряками, а люди на яхте напомнили ему тех, на кого он когда-то работал во время студенческих каникул.

На руле стоял седой, крепко сбитый мужчина лет пятидесяти пяти. Двое других, возможно, были его сыном и дочерью. Сын был высоким, крепко сложенным, красивым парнем лет двадцати, его сестра – миниатюрной девушкой с большим бюстом, тонкой талией, длинными ногами, потрясающе красивым лицом и длинными волосами цвета меда. Лет ей могло быть от шестнадцати до восемнадцати. Одета она была в свободные шаровары и короткую синюю куртку; стояла босиком.