– Не надо, Ред, – попросил Сарвант, кладя руку ему на плечо. – Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Капеллан, я не твой прихожанин. Они играют по правилам, а это все, что мне нужно. – Черчилль достал из кармана три колумбии и громко спросил:

– Позволите поставить?

– Отчего же нет? – ответил здоровенный темноволосый малый с повязкой на глазу. – Играй, пока деньги есть. Ты с корабля?

– Недавно, – сказал Черчилль, опускаясь на колени и кладя на землю колумбию. – Моя очередь метать? Шевелитесь, детки, папочке не хватает на ужин.

Через тридцать минут он подошел к Сарванту с пригоршней монет.

– Греховный заработок, – сказал он с улыбкой.

Но улыбка быстро сошла на нет, когда он услышал громкий голос сзади. Обернувшись, Ред увидел, что к нему подходят игроки.

– Эй, друг, подожди. Есть к тебе пара вопросов.

– Ого, – сказал Черчилль углом рта. – Приготовься бежать. Эти парни не умеют проигрывать.

– Ты не жульничал? – с тревогой спросил Сарвант.

– Конечно, нет! Ты же меня знаешь. Да к тому же я не стал бы рисковать в такой компании.

– Эй, друг, – сказал одноглазый. – Ты как-то чудно говоришь. Откуда ты, из Альбани, что ли?

– Манитовок, в Висконсине, – ответил Черчилль.

– Никогда не слышал. Это что, маленький бург на севере?

– На северо-западе. А тебе зачем?

– А мы здесь не любим чужаков, которые даже по-дисийски толком не говорят. У них полным-полно всяких фокусов, особенно при игре в кости. Мы неделю назад поймали маримана из Норфолка, который колдовал над костями. Так ему выбили зубы и сбросили с причала с грузом на шее. С тех пор я его не видел.

– Если ты думал, что я мухлюю, надо было так и сказать – во время игры.

Одноглазый моряк пропустил это мимо ушей и гнул свое:

– И знака братства я на тебе не вижу. Ты из какого братства?

– Бета ро ню, – ответил Черчилль и положил руку на рукоять ножа.

– Что за тарабарщина? Братство Барана, что ли?

Черчилль понимал, что с ним и с Сарвантом действительно обойдутся как с баранами, если они не смогут доказать, что находятся под покровительством могущественного братства. Вообще-то он солгал бы не раздумывая, чтобы выпутаться из подобного положения, но вдруг все напряжение последних полутора месяцев прорвалось вспышкой ярости.

– Я принадлежу к человеческой расе! – гаркнул он. – И это куда больше, чем ты о себе можешь сказать!

Одноглазый моряк побагровел:

– Клянусь грудями Колумбии, я тебе сердце вырву! Не будет вонючий иностранец со мной так разговаривать!

– Давай, ворюга! – зарычал Черчилль. Он выхватил из ножен кинжал, одновременно крикнув Сарванту: – Беги во весь дух!

Одноглазый матрос вытащил свой нож и стал подступать к Черчиллю. Тот бросил ему в глаза пригоршню серебряных монет и рванулся вперед. Левой ладонью отбив руку противника с ножом так, что тот зазвенел по мостовой, Черчилль всадил свой нож в толстое брюхо врага.

Выдернув нож, он отскочил, поворачиваясь лицом к другим. Но те не хуже любых других моряков знали приемы драки без правил. Один поднял обломок кирпича и запустил Черчиллю в голову. Мир взорвался и затуманился, и сквозь туман он почувствовал, как заливает глаза кровь из рассеченного лба. Придя в себя, он обнаружил, что нож у него вырвали, а за руки крепко держат два здоровенных матроса.

Третий, костлявый коротышка, сделал шаг вперед и ткнул клинком прямо Черчиллю в живот.

Питер Стэгг проснулся. Он лежал на спине на чем-то мягком, под ветвями высокого дуба, сквозь которые просвечивало ясное небо. На ветках сидели птицы – воробей, дрозд и большая сойка, свесившая вниз босые человеческие ноги.

Ноги были загорелые, худые и весьма привлекательные. Остальное тело скрывал маскарадный костюм гигантской сойки. Когда Стэгг проснулся, сойка сняла маску, за которой скрывалось красивое лицо большеглазой и темноволосой девушки. Из-за спины она достала свисавший с дерева на веревке горн и, раньше чем Стэгг успел ее остановить, протрубила сигнал.

И тут же вокруг него началась суматоха.

Стэгг сел и обернулся посмотреть, в чем дело. Шумела толпа людей на другой стороне дороги – широкого бетонного шоссе, бегущего мимо ферм. Стэгг сидел на обочине, на толстой стопке одеял, которую кто-то заботливо под него подложил.

Как и когда попал в это место, он понятия не имел. Как и о том, где находится. Он живо помнил лишь то, что случилось до рассвета, а потом в его памяти зиял провал. По положению солнца он мог судить, что сейчас около одиннадцати утра.

Девушка-сойка повисла на руках на ветке и спрыгнула на землю с высоты в пять футов. Поднялась и сказала:

– Доброе утро, Благородный Лось. Как ты себя чувствуешь?

Стэгг простонал:

– Болит и тянет в каждой мышце. И голова раскалывается.

– Тебе станет лучше после завтрака. Позволено ли мне будет сказать, что ночью ты был великолепен? Я никогда не видала героя-Солнца, хоть сколько-нибудь похожего на тебя! Но сейчас я должна идти. Твой друг Калторп говорил, что ты, проснувшись, захочешь побыть с ним наедине.

– Калторп! – произнес Стэгг и снова застонал. – Вот уж последний человек, кого я хотел бы видеть.

Но девушка уже перебежала через дорогу и присоединилась к толпившимся там людям.

Из-за дерева высунулась белая голова Калторпа. Он шел, неся в руке большой накрытый поднос. Лицо его освещала дружеская улыбка, но было видно, что он отчаянно пытается скрыть беспокойство.

– Как ты себя чувствуешь? – крикнул он еще издали.

– Где мы? – спросил Стэгг.

– Я бы сказал, что на дороге, ранее называвшейся шоссе № 1 США, а теперь – Копье Колумбии. В десяти милях от теперешних границ Вашингтона. Двумя милями дальше лежит сельскохозяйственный городок под названием Фэр-Грейс. Обычно в нем проживает две тысячи человек, но сейчас там около пятнадцати тысяч. Съехались фермеры и фермерские дочки со всей округи. И весь Фэр-Грейс ждет тебя с нетерпением. Но ты вовсе не обязан бегом бежать на их призыв. Ты – герой-Солнце, и можешь сколько угодно отдыхать и расслабляться. То есть до заката. А потом должен выступать, как вчера.

Стэгг поглядел вниз и впервые сообразил, что он до сих пор голый.

– Ты видел меня вчера ночью? – он покраснел, взглянув на старика.

Калторп же смущенно опустил глаза:

– С приставного сиденья – частично. Я прокрался в какой-то дом через толпу и смотрел на оргию с балкона.

– У тебя есть хотя бы какое-то понятие о приличиях? – гневно спросил Стэгг. – И без того плохо, что я не смог справиться с собой. И того хуже – ты был свидетелем моего унижения.