- Что? – не понял Лев.

- Он тоже до шести лет капусту не ел. Потом перерос.

- А. Ну… Да. Я не перерос.

- Я ему делала отдельно, без капусты. Если бы я знала, я бы и тебе так сделала.

- Спасибо.

Голубцы без капусты – это очень трогательно, подумал Лев. И, наверное, это даже не голубцы, а тефтели, но какая разница?..

- Так почему ты уехал? – спросила она, словно возвращалась к старому разговору.

На самом деле, никакого разговора перед этим не было. Он приделывал полку в неловком молчании, только звук перфоратора и спасал, разряжая шумом обстановку.

- Мы расстались.

- Из-за чего? – она как будто и не удивилась.

Лев осторожно спросил:

- А вы про Ваню знаете?

Антонина Андреевна не особо жаловала Ваню, когда они жили в Россию, но тут заметно напряглась.

- Умер что ли? – спросила она, округлив глаза.

Льву сделалось не по себе, он быстро ответил:

- Нет, конечно нет! Он… ударился.

Пришлось рассказывать всё заново: про Ваню и его отношения с футболом. Антонина Андреевна всё это слышала впервые и, прикладывая руку к груди, то и дело вздыхала: «Господи, бедный ребёнок…»

Лев удивился:

- Слава вам что, не рассказывал?

- Да когда ж бы он рассказал?

- Он не звонил?

- Не звонил.

- Ни разу?

Лев пожалел, что уточнил. Антонина Андреевна нахмурилась, пытаясь скрыть за этой сердитостью какие-то другие чувства.

От нарастающей неловкости Лев начал оглядывать кухню, пытаясь зацепиться за что-нибудь, что могло бы увести разговор от этой темы. Заметил на подоконнике под завалами старых газет и журналов черно-белую фотографию: торчал самый краешек, виднелись хохолок на голове и большие детские глаза.

- Это что, Слава? – уточнил Лев, кивая на фотографию.

Антонина Андреевна удивилась, будто не зная, что там лежит фотография. Приподнявшись, она глянула на подоконник и махнула рукой:

- А, нет, это Саша, папа его. Осталась фотография еще с тех времен…

- Можно посмотреть?

Она кивнула, и Лев осторожно вытащил из-под кипы бумаг фотографию. Теперь он заметил, что снимок гораздо старше Славы: серый, словно затянутый пеленой, с едва различимыми деталями. На нём был ребёнок в майке и колготках, он стоял возле печки с надкушенной баранкой в руках. Снизу была аккуратная подпись: Саша, 4 года и 8 месяцев, май 1941 г.

Лев негромко произнёс:

- Скоро война.

Антонина Андреевна вздохнула, мельком глянув на фотографию:

- Да… Поганое было время.

Лев подумал, что тот, кто подписывал этот снимок, должно быть, очень любил маленького Сашу. Ему вспомнилось, как однажды, когда он сам был ребёнком, в гости приходил друг отца, подполковник в отставке. Заметив Лёвино фото на стене, он спросил: «Сколько ему здесь?», а отец ответил: «Семь лет». Но Лёве на том фото было пять. И десятилетнего Лёву, случайно подслушавшего разговор, очень зацепило, что отец не различает его возраст. Поэтому он всегда завидовал документальной точности чужих снимков: столько-то лет, столько-то месяцев… Кому-то было важно это запомнить.

Поэтому Лев точно знал: Мики ровно пятнадцать с половиной лет, Ване – десять лет и пять месяцев.

- Он жив?

- Я не знаю, - вздохнула Антонина Андреевна.

- И Слава не знает?

- Конечно… Откуда ему?..

- А сколько вы были вместе?

- Четырнадцать лет.

У Льва холодок прошелся по позвоночнику: столько лет прожили вместе, а теперь даже не знают друг про друга, живы ли… Он опять подумал про себя и Славу. Может быть, дети никого в вечности не связывают?..

- Получается, он долго со Славой жил, - мысленно подсчитал Лев.

- Семь лет.

- Я думал, Слава его почти не застал…

- Да ты что! – Антонина Андреевна слегка хлопнула его рукой по плечу. – Славик был к нему очень привязан…

- И он всё равно ушел… вот так? Всё оборвал?

- Да, - скорбно заключила она, поджав губы. – Всё равно… Слава не рассказывал?

- Не рассказывал, - растерянно ответил Лев. – Он только говорил, что отец ушёл, что он его не знает...

- Мда, - вздохнула Антонина Андреевна. – Его это, конечно, очень обидело.

- Ещё бы.

Лев не на шутку расстроился: почему он ничего не знал? Это же важно! Слава знал его историю досконально: от возвращения отца с войны до ружья, направленного в ненавистный затылок. Слава был рядом в день его смерти. Слава примчался потом на кладбище. А где всё это время был его собственный отец? Его боль? Как Лев умудрился всё это пропустить?

Антонина Андреевна неожиданно предложила:

- Хочешь Славика покажу? – и добавила с нежностью: - Маленького.

- Конечно хочу.

Они оставили пустые (не считая капустных шкурок, отодвинутых Львом) тарелки возле раковины и, шагнув в тёмный коридор, завернули направо, в гостиную. Лев обратил внимание, что у Славиной мамы вместо дверей занавесы из деревянных бус, как у Камы когда-то. Только у Камы, конечно, пострашнее были, а тут хэндмэйд, ручная работа, сердечки и ракушки.

Антонина Андреевна долго искала в верхнем ящике комода альбом с фотографиями. Перекладывала документы туда-сюда, и Лев заметил среди них медицинский диплом советского образца. Полистал из любопытства, заметил тройку по психиатрии и ощутил в Антонине Андреевне родственную душу.

- Нашла! – обрадовалась она, вытащив старый альбом с мягкой обложкой. Передавая его Льву, уточнила: – Там только Слава.

- Вау, у него есть личный альбом, - посмеялся Лев, осторожно беря в руки семейную ценность.

Антонина Андреевна серьёзно кивнула:

- Конечно, и у Юли есть. И есть ещё их общий. И уже тот, где мы все…

Он откинул обложку, в нос ударил запах сырости, старой бумаги и фотореактивов. Вспомнилось, как в детстве папа проявлял фотографии в ванной комнате, развешивая их на прищепках, будто носки. Странное, непонятное воспоминание. Непонятное – значит, непонятно откуда. Обычно он не помнил, что отец что-то там проявлял, что отец вообще имел какие-то нормальные, человеческие хобби, кроме насилия, войны и оружия.

На первой странице была большая портретная фотография – как под ухом поясняла Антонина Андреевна: «В садике делали». Она была скучной, как многие садиковские фотки, поэтому Лев её быстро пролистал, не зацепившись взглядом за озорное лицо мальчишки: как-то не вязалось, что он, этот ребёнок, и есть его Слава.

А на следующей он его узнал. Лохматый загорелый пацан в шортах и матроске сидел на изогнутом стволе дерева, очень похоже (ну,