К тому времени, когда Рэйчел свернула с дороги, я так и не сумел связаться с Ланди. Теперь мы ехали среди кустов переросшей ежевики по колее, которая уперлась в обветшалый дом. Когда я его увидел, нехорошее предчувствие во мне еще усилилось. Это было высокое, но с неудачными пропорциями кирпичное строение; стекла в окнах потрескались, и их забили досками. Дом окружали старые деревья, обрамляя шишковатыми стволами и мертвыми ветвями.

Рэйчел заглушила мотор, и некоторое время тишину нарушал только стук дождя по крыше машины. Затем она повернулась к сидящему позади Эдгару. Он не шевелился весь путь и теперь не проявил ни малейшего желания двигаться.

– Приехали, Эдгар. Ты дома. – Ответа не последовало. – Хочешь выйти?

Он помотал головой и обхватил себя руками. Рэйчел тревожно посмотрела на меня.

– Почему? Что не так?

Эдгар сжался сильнее, упершись в грудь подбородком, чтобы не видеть темного дома.

– Пусть посидит здесь, – предложил я, окидывая взглядом безжизненный коттедж. – У вас есть фонарь?

Фонарь был в моем телефоне, но он светил неярко, и я бы предпочел оставить трубку для других целей. Рэйчел порылась в бардачке и достала тяжелый фонарь в резиновом кожухе. Я ничего не стал говорить, когда она вместе со мной вылезла из «Лендровера». Понимал: уговаривать бесполезно, да и оставлять ее наедине с Эдгаром не хотел. Собирался предложить запереть его в машине, пока мы будем в доме, но она сообразила без меня. Если Эдгар и слышал щелчок дверного замка и понял, что это означает, вида он не подал.

Без света автомобильных фар кругом была кромешная тьма. Дождь почти прекратился, однако ветер не стихал, и под его яростными порывами шелестели невидимые листья и трава. Я включил фонарь, и его луч скользнул по клубкам перепутанного шиповника и стеблей. Когда я осветил стену, Рэйчел поежилась.

– Господи, как же туда не хочется! Нам обязательно надо?

Мне тоже не хотелось, но я понимал, что выбора не было. Что-то настолько напугало Эдгара, что выгнало из дома. И если был хоть малейший шанс, что Стейси Кокер внутри, я не мог не войти. Или ждать, когда прибудет полиция. Если Эдгар приволок ее сюда, она, возможно, серьезно ранена, иначе уже бы с кем-нибудь связалась. В моей голове звенели слова Эдгара: «Она спит».

– Подождите снаружи, а я загляну внутрь, – сказал я шепотом Рэйчел, хотя смысла таиться, наверное, не было.

Она нервно рассмеялась, но тоже тихо.

– Нет, уж лучше пойду, чем торчать здесь одной, как перст.

Я обвел лучом фонаря заросший сад, и мы двинулись к входной двери. Свет выхватывал на земле разные предметы: раковины, камни, плавник. Сначала я решил, что все это брошено в беспорядке, но, заметив устричную раковину, понял, что это такое.

– Пациенты Эдгара.

Во всяком случае, те, которые не поправились. Я повел лучом фонаря, и на меня из темноты блеснули глаза. Сова сидела в чем-то, напоминающем клетку для домашних кроликов. Кладбище птиц и зверей скрылось в темноте, когда я вновь направил фонарь на дом.

Краска с входной двери давно облезла. Ветхая, покоробленная, она перекосилась в раме. Ручка беспомощно болталась – дверь оказалась незаперта. Она отворилась на ржавых петлях, и в нос ударила аммиачная вонь звериных экскрементов.

– Боже! – охнула Рэйчел, наморщив нос.

Перед нами открылся темный коридор. Я посветил на заплесневелые, отстающие обои и голые доски стен. Из мебели был единственный сломанный стул. На полу горы газет и кучи экскрементов, я надеялся: животных, не человечьих.

– Стейси! – крикнул я.

Ответа не последовало, но теперь я слышал откуда-то из глубины постукивание и трепыхание.

– Попробую включить свет, – сказала идущая следом за мной Рэйчел и потянулась к выключателю. Щелкнула несколько раз, но ничего не произошло. – Размечталась.

Соблюдая осторожность, я переступил через порог. Рэйчел держалась рядом. Запах внутри еще усилился, и я почувствовал угрызения совести за то, что Эдгара оставили жить в таких условиях. Радуясь увесистости фонаря, я повернул к ближайшей двери.

Тишину нарушил душераздирающий крик.

Рэйчел схватила меня за руку, отчего луч фонаря дико дернулся по стене и наткнулся на высокомерно восседающую в самодельной клетке чайку.

– Господи! – Рэйчел выпустила мою руку, но осталась рядом.

Я обвел фонарем странную сцену и обнаружил источник звуков. Здесь находилась кухня или когда-то была. Покрытая коркой раковина утонула под горой грязных тарелок и пустых консервных банок, на стенах до потолка висели клетки. Из них на нас блестели глаза – и не только из древних клеток, кроличьих садков и переносок, но даже из старого аквариума. Больше всего тут было морских птиц, но встречались также мелкие животные: грызуны, ежи, кролики, был даже молодой барсук – все с травмами: у кого поломаны крылья, у кого ноги. Из духовки без дверцы на нас из-за проволочной сетки взирал лисенок.

– Как он может здесь жить? – прошептала Рэйчел. – Неужели никто не знал?

Очевидно, нет. Оставив подопечных Эдгара в темноте, мы снова вышли в коридор. Посветив во всю его длину, я размышлял, не продолжить ли осмотр в спальнях на втором этаже. Такая перспектива меня совсем не привлекала.

– Постойте, – прервала мои мысли Рэйчел. – Посветите назад. Там что-то есть на полу.

В луче света у полуоткрытой двери, будто театральный реквизит, возник предмет.

Женская туфля.

Она лежала набоку, ремешок разорван, на коже грязь. Я услышал, как участилось напряженное дыхание Рэйчел, и посветил в щель, стараясь разобрать, что находится по другую сторону порога.

– Стейси!

Мне никто не ответил. Когда я шел по коридору, Рэйчел держалась рядом. Хотел было попросить ее остаться на месте, но понимал, что она не послушается. Моя рука легла на створку двери.

– Стейси, – повторил я и толчком открыл.

Здесь тоже были клетки, но не так много, и большинство пустовали. На одной из стен висел ковер, украшенный первой строкой гимна «Все яркие, красивы творения». К двери спинкой стоял большой диван, из потрескавшейся кожи, словно плесень, вылезала наружу набивка.

С конца свисала голая ступня; в луче фонаря ногти казались черными, но я видел их при свете дня и знал, что они покрыты ярко-красным лаком.

– Оставайтесь здесь, – попросил я Рэйчел.

Она не возражала. Я сделал это не столько из жалости к ней. По неестественной неподвижности ноги понял, что обнаружу на диване, и чем меньше людей потревожат это место, тем лучше.

Сам тоже не хотел входить, но надо было убедиться. Сделал несколько осторожных шагов в комнату, пока мне не открылось, что было на диване.

Дочь Кокера лежала, неподвижно распластавшись на подушках. Светлые волосы обрамляли неестественно распухшее, темное лицо. Глаза навыкате, как от удивления, белочную оболочку пронизали лопнувшие сосуды.