— Вы моя ошибка, ваше появление на свет — позор, помните об этом. Вам надлежит смыть этот позор с нас обеих.

Можно было что-либо понять из этих фраз? Расспрашивать Виола не решалась, просто ждала, когда мать уедет, и радовалась, провожая ее. Однажды за девушку, ей исполнилось пятнадцать, вступилась гувернантка, она объясняла Селестине, что Виола не должна отвечать за чьи-то там грехи, что жестоко держать ее взаперти, в конце концов, отец признал ребенка, она не безродная сирота. Селестина выгнала ее, не дав рекомендательных писем, вскоре умерла и няня. Мать выгнала и прежнюю прислугу, наняла женщину, посчитав, что слуг достаточно для одной взрослой бездельницы. Тетушка Анна приезжала тоже редко, она не ладила с подругой, Виола просила забрать ее, но толстая служанка подслушивала, потом писала матери, та приезжала и устраивала бурю. А когда выдыхалась, твердила, меряя шагами комнату дочери:

— Ты обязана делать, как я велю. Я! Твоя родная мать! Скоро твой дед, старый болван, встретится с тобой, я это устрою. Его род пресекся, наследников нет, он один! А старость хочет передать потомству свои традиции и богатство, родная кровь будет ему подарком. Ты станешь его счастьем, а потом выставишь из собственного дома, чтобы он скитался и побирался, чтобы подох под забором, а я хочу при этом стоять рядом. Но не сразу так получится… Не сразу… Я научу…

Возражать, переубеждать было бессмысленно и даже опасно. Мать приходила в ярость — упрекала, угрожала, рыдала. А Виоле становилось по-настоящему страшно, она не знала, чем закончится взрыв.

И вдруг год назад, как всегда не предупреждая, Селестина приехала возбужденная, нервная, с порога, не меняя дорожного платья, заявила:

— Твой отец объявился! Это ничтожество шантажирует меня, хочет забрать свою дочь, то есть тебя! Он бросил нас, когда ты еще не родилась, оставил без средств, а сам сбежал! Теперь пишет сказки о своей тяжелой доле! Оправдывается! До какой же низости дошел этот человек! Садись… Руки положи на стол… Закрой глаза и сиди так…

Виола почувствовала резкую боль в ладони, открыв глаза, ужаснулась — кровь текла рекой, ее кровь, а мать держала в руках короткий нож с тонким лезвием. Сквозь слезы дочь спросила:

— Зачем вы так сделали? Мне больно.

— Твой отец приказал. Когда-то и мне надрезал руку… Вот, смотри!.. У него такой же шрам, теперь и у тебя… чтобы мы не потерялись. Видишь, как он жесток? В твоем положении виноваты твой отец и твой дед, ты своим появлением опорочила их род, поэтому заперта здесь, ты даже в церковь не ходишь. Не знаю, зачем он затребовал тебя, но… я боюсь его. Может, он хочет продать тебя.

— Меня? Продать?! — удивилась Виола. — Кому?

— Шейху. Радже. Шаху. Твой отец живет на Востоке среди дикарей, у них женщины — рабыни, их продают, покупают, как конфеты в лавке.

Сравнение было непонятным для Виолы, она ведь в лавки не ходила, где продаются конфеты, знала только по книгам, но ни разу не держала денег в руках, понятия не имела, как они выглядят. А мать тем временем строила чудовищные планы, от которых у Виолы мороз бежал по коже:

— А знаешь, у тебя есть выход. Ты избавишься от отца… Не бойся, это не страшно, подольешь ему яду в вино, он уснет, и все. Потом войдешь в доверие к деду, поедешь с ним в путешествие и бросишь по дороге. А я прослежу, чтобы он никогда не вернулся сюда. Ты станешь богатой, перестанешь жить в этой тюрьме, переселишься в огромный особняк, будешь хозяйкой себе… Виола! Вы слышите, о чем я вам толкую?

— Да, слышу, — отвечала дочь.

А думала о том, как убежать, но куда? Девушка отдавала себе отчет, что за забором мир, которого она не знала, там не на кого опереться, неоткуда получить помощь, совет. Из книг она почерпнула опыт общий, а частности ей не знакомы. Например, что это за город, какие здесь улицы и куда ведут, где можно сесть в экипаж и поехать в другой город? Если уж бежать, то к тетушке Анне, но как добраться до нее? Виола многого не знала, не трогала руками, не ощущала.

И еще раз приезжала мать, пробыла два дня, внушая дочери, что та виновата (при чем тут вина, Виола не понимала), что благодарность первейшая обязанность детей, а негодяев надо наказывать…

Так много она никогда не говорила, разве что с гувернанткой и тетушкой Анной, но в диалогах, а не монологом, потому устала. Сюда примешивалось и волнение — слишком много незнакомых людей, которым нужно рассказать о себе, они смущали. Виссарион Фомич налил в стакан воды, поставил его на край — для девушки, а Сергей передал Виоле. Она выпила немного, опустила стакан на колени и продолжила:

— Не так давно моя мать первый раз предупредила о своем приезде. Скоро служанка привела работника по имени Филипп, он мне не понравился, в нем таилось что-то темное. Они все время шушукались… служанка и Филипп. Моя мать приехала очень поздно, за полночь, я не ложилась, ждала ее. Ко мне она только заглянула и спросила, почему не сплю, но ушла, не выслушав ответа. Страшно мне было переходить из одной тюрьмы в другую, неизвестную. Мать давала распоряжения приготовить ей ужин, сказала, что всю дорогу ничего не ела, и вдруг… сдавленно вскрикнула, потом еще… Я побежала на крик… Моя мать лежала на диване, сверху ее придавила собой служанка, а работник вязал ей руки. Увидел меня, бросил мать и… Я только заметила, как он замахивается, идя ко мне. Кажется, я что-то ему крикнула… а потом на меня будто камень упал. Больше ничего не помню. Очнулась в лесу, подняться на ноги не смогла, моя голова была не моей. И так холодно… Я понимала: мне нужно к людям. На мне была какая-то тряпка, я закуталась в нее и поползла на огни. Они светились недалеко, а ползла я долго-долго. И чувствовала, что умираю. Наступил рассвет, а я не доползла до людей. Когда снова погружалась в темноту, думала, что так, должно быть, лучше для меня. А очнулась уже в доме Прохора, он вернул меня с того света.

— Фамилии служанки и Филиппа? — спросил Зыбин, но девушка отрицательно мотнула головой, мол, не знаю. — Вам предстоит неприятная процедура опознания трупа… Пройдемте со мной?

— Только с Прохором. Без него не пойду, — заявила она.

— Можно и с ним, — не возражал Зыбин. — И с Терновым. Идемте-с.

Через пару минут они стояли во внутреннем дворе у ящика с телом женщины, отдаленно напоминавшей мать. Виола впервые видела последствия смерти так близко, в первый миг не понимала, чего от нее хочет толстый господин, растерянно взглянула на него, тогда Зыбин спросил:

— Вы знаете эту женщину?

Виола присмотрелась, замечая знакомые черты, но женщина в ящике никогда не была такой незнакомой, некрасивой, сторонней. Все же это была…

— Моя мать? — с сомнением произнесла Виола.

— Как имя вашей матушки?

— Селестина Шеро… А что случилось с ней?

— Ее убили ножом в спину и бросили в прорубь.

Тут и дошло до бедной девушки: ее мать, ее тиран, ее боль и ужас никогда больше не встанет из ящика, никогда не приедет, не будет пугать страшными планами, которые осуществить предстояло дочери. Две слезы скатились по щекам девушки в знак прощания с адом и надеждами, а с губ сорвались еле слышно слова: