хранимой прямо в пачке, начались чёрные дни. Сам Мартин официально считал запрет идиотской идеей, говорил, что это изуродует рестораны и обесточит ночную жизнь. Это просто помпезный морализм. Люди прекрасно понимали, что поход в ресторан предполагал несколько часов пассивного курения, подумаешь, ерунда, но разве менталитет «большой-брат-следит-за-тобой» будет принимать это в расчёт, просачиваясь и разрушая последний форпост шведа посреди холода и вечной зимы?

Однако через несколько месяцев ему всё же пришлось признать, что бокал пива в «Пустервике» [57], не напоминавшем больше газовую камеру, был куда более освежающим. А потом Санна, заложив за губу порцию снюса, сообщила, что хочет бросить курить до того, как ей исполнится сорок. Виви и Шандор Лукас изменили своим «Мальборо лайтс» и «Кэмел» без фильтра в пользу йоги и Васалоппет [58] соответственно. Да и молодые, кажется, больше не рвались начать курить, как это было в семидесятые, предпочитая, впрочем, какую-нибудь другую гадость, скорее всего из интернета, но, по крайней мере, их лёгкие оставались чистыми и не содержали смол.

На призывы сократить интенсивность и постепенно полностью отказаться от курения, а также на пропаганду против рака Густав не реагировал. И продолжал курить свои «Голуаз», одну-две пачки в день. Мартин вспомнил, как в начале двухтысячных у Густава появились новые соседи – молодая пара из медиаиндустрии, которым поначалу, видимо, нравилось, что на следующем этаже прямо над ними живёт Густав Беккер – l’artiste, но через несколько месяцев они начали жаловаться на запах дыма у себя в квартире.

– Что мне делать? – спрашивал по телефону Густав. – Они собираются поднимать этот вопрос на общем собрании жильцов.

– Слушай, – отвечал Мартин, который в этот момент с двумя детьми и пакетом, набитым продуктами, в руках совершал марш-бросок от магазина к дому. – А ты не можешь курить на балконе?

– На балконе! – фыркнул Густав. – На балконе я не работаю.

– Ты пробовал говорить с ними?

– Да, но они считают, что они правы, а я нет, поэтому речь идёт не о дискуссии, а о переубеждении, и мне при этом приписывается роль злодея. Он вполне нормальный, а она реальный волк в овечьей шкуре. Стоит всегда такая в полосатом свитере с суперкороткой чёлкой, и будущим детям сто процентов запретит играть с мечами. Ровно этот тип. Я думаю найти адвоката.

– Это, кажется, слегка…

Щёлкнула зажигалка:

– М-м-м?

– Да нет, ничего. Ракель, можешь открыть дверь?

– Мартин, тебе не надо пользоваться мобильным телефоном. Ты знаешь, какое у него излучение?

– Нет…

– Вот именно. И никто не знает. Держу пари, что через двадцать лет самой распространённой причиной смерти станет опухоль мозга.

– Но это же проверяется…

– С чего ты это взял?

– Логика капитализма. Если ты замешан в скандале, это не окупится.

– Логика капитализма скорее предполагает, чтобы нажиться на том, на чём можно нажиться за самое короткое время до того, как будет обнаружено, что это опасно. Взять ДДТ. Талидомид. Всё что угодно.

– Сигареты.

– Очень смешно.

К этому моменту они уже вошли в квартиру, и Мартин поставил пакет на пол в прихожей, рука побаливала. Ракель и Элис разулись и сразу убежали, возможно, чтобы не помогать ему с едой. Элис имел обыкновение подолгу сидеть в туалете, а когда его звали, отвечал: «Я какаю», хотя он читал там статьи из лежавшей в газетнице национальной энциклопедии.

Высказавшись о биче мобильных телефонов, Густав вернулся к теме адвоката:

– Знаешь кого-нибудь толкового?

– Только тех, которые занимаются договорами и авторским правом.

– Х-м. Я должен кого-нибудь найти. Слушай, мне надо валить. Давай, будь здоров!

Вскоре он действительно нанял адвоката.

– Сэхэр. Фантастическая женщина. Страшно представить, сколько всего разного мы не учитываем. Это ведь то же самое, что жить внутри романа Кафки и не осознавать этого, да? Получается смесь Кафки и «Матрицы», да? Я даже не задумывался на предмет завещания. А она посмотрела на меня как на полного идиота. А я такой: Сэхэр, речь не о том, что я умру. А она такая: я вам гарантирую, что рано или поздно это случится. Нереально жёсткая.

Мартин так и не понял, какую роль она сыграла в сигаретной тяжбе, но Густав продолжал курить у себя в квартире.

Он взял с собой чашку и сел в гостиной напротив свадебной картины. Несколько лет назад её брали на выставку и расположили между Цорном и Крёйером. Густав остался очень доволен, и они с Мартином приходили посмотреть на экспозицию несколько раз, а однажды Густав тайком пронёс в зал бутылочку виски, которую они, соблюдая все меры предосторожности, и выпили, пока охранник ходил туда-сюда по вверенной ему территории. Мартин тогда так и не привык к отсутствию картины. Всякий раз заходя в гостиную, он чувствовал себя дезориентированным, и поэтому решил никогда больше её не отдавать.

Это было большое полотно, метр на полтора. На нём изображались молодожёны, ужинавшие вдвоём за столом в саду.

Сесилия, справа, смеётся, а Мартин что-то говорит ей на ухо. Рядом с Мартином один пустой стул, рядом с Сесилией – два, то есть фигуры слегка смещены влево. Ни он, ни она не смотрят на зрителя: Мартин смотрит на Сесилию, а Сесилия смотрит мимо публики, в вечность. На столе много стаканов, недопитых и пустых, фарфоровых блюд с остатками еды, пара вибрирующих зелёных бутылок вина, серебряные приборы. В ополовиненной кружке пива утонула оса. Позади куст жасмина, занимающий всю верхнюю часть холста. Рубашка Мартина застёгнута на одну пуговицу, галстук висит криво, как будто на картине провели косую дробную черту. Кружево на платье с длинными рукавами выписано тщательно, хотя Мартин знал, что, если подойти очень близко, покажется, что белые закорючки и чёрточки ставились наугад. И всё это утопало в золотом свете, какой бывает в разгар лета, и Мартин не понимал, как Густаву это удалось: нарисовать нечто, не являющееся физической сущностью, постоянно меняющееся и неуловимое, как сам свет.

– Я всегда хотел, чтобы вы поженились, – сказал Густав на свадьбе, в миг просветления, когда вдруг отхлынуло глубокое опьянение, в котором они с Мартином оба пребывали. – С самого начала.

– Она же тебе не понравилась сначала.

– Она мне понравилась.

– Ты был скептичен и зол.

– Нет, не был. Сисси мне понравилась с самого первого дня.

– Прекрати. Ты со мной несколько недель не разговаривал.

– Это ты не разговаривал со мной. Я звонил как сумасшедший, но тебя никогда не было дома. Этот, как его звали, у которого ты жил, он лишь вздыхал, когда понимал, что это опять я.

– Андерс.

– Точно. Андерс. Что с ним сейчас?

– Понятия