Перед глазами Гертруды вставала обвиняющая фигура Графа, бледного, тощего, высокого, змееглазого, прищелкивающего каблуками. Его любовь трогала ее, была ей приятна, а потом служила утешением. Перед тем как случилось то, что случилось между ней и Тимом, она с удовольствием ожидала, как вновь увидит его по возвращении домой. Она сказала Тиму: «Мы должны держать все в тайне, — и, помолчав, добавила: — До Рождества». Она не упомянула, но Тим, разумеется, знал, что тогда исполнится годовщина. Долг, благоразумие, стыд, их взаимное испытание друг друга — все это, по их ощущениям, предполагало подобную отсрочку. Объявлять о помолвке сейчас было «слишком рано». Однако в конце года Граф должен был сделать ей предложение. Гертруда уже решила для себя, что он тоже обязан будет ждать, ждать и смотреть, и надеяться. Может ли она вводить в заблуждение Графа, заставлять его тщетно надеяться, лелеять мечты, окрыляясь каждой ее улыбкой? Не будь Тима, полюбила бы она Графа? Бессмысленный вопрос, от которого Гертруда тут же и отмахнулась. Предположим, она собралась бы рассказать Графу о Тиме, взяв с него клятву хранить тайну! Нет, это невозможно. Или провести все время ожидания с Тимом здесь или где-либо еще, никого не видя? Это тоже невозможно.

А еще была Анна. Отважится ли она лгать Анне? Тим избегал упоминаний об Анне, и Гертруда предположила, что ее он тоже боится. Он не мог не воспринимать ее как враждебную ему силу в жизни Гертруды. Что Анна подумает? Не будет ли встревожена, не возревнует ли? Это вероятно. Не она ли сама уговаривала Анну никогда не расставаться, жить вместе, стариться вместе? Да, и этого тоже хотелось Гертруде, страстно хотелось. Она вспомнила их разговоры в Камбрии, их прогулки у моря и как она спасала ее. Разве она не привязана к Анне? Конечно, и думать нечего, не может она терять Анну. От одной мысли, что такое возможно, ее вдруг пронзила такая боль, что Гертруда поспешила отбросить ее. Анна появилась в тяжелую для них обеих минуту. Она тоже утратила — свою монастырскую «семью», своего Бога. Возможно, даже сейчас, вслед за Гертрудой, Анна думает, что она и ее университетская подруга должны и впредь оставаться нераздельны. Подобные гадания очень расстраивали Гертруду. Но тут она находила поддержку в самой Анне. Анна Кевидж — женщина разумная и сильная. Она все сделает правильно. У нее будет своя жизнь. Она всегда будет близко. Она узнает Тима и полюбит его, потому что он будет мужем Гертруды.

«Муж» — благородное слово, волшебное. Выдержит ли она, дождется ли, выдержит ли Тим? Не глупо ли так мучиться относительно мотивов и результатов того, что может, в конце концов, никогда не произойти? Гертруда неустанно говорила ему о том, как они смогут трудиться: он над картинами, она учительствуя. «Мы будем работать», — «Я всегда буду плохим художником», — «Я хочу, чтобы ты стал хорошим художником», — «Если хочешь этого, тогда ты не должна выходить за меня». — «Так и быть, ты будешь работать, оставаясь плохим художником!» Они уже пробовали так жить. Тим каждый день уходил на этюды, Гертруда занималась хозяйством и листала учебник по грамматике урду. Однако не слишком-то продвигалась, без преподавателя это было сложно. Она жила произошедшим, фактом, новым ощущением себя. Она любила Тима, его ребячливость, его неунывающий характер, его недовольную застенчивость, его животную игривость, его любовь к ней, его талант (в который верила), отсутствие претензий, честолюбия, аффектации или гордыни. Это не было (и такой вопрос она задавала себе) вульгарным вожделением, внезапной страстью одинокой зрелой женщины к молодому мужчине. Это была настоящая, глубокая любовь, которая видит впереди лишь неизменность чувства. Конечно, они бы могли быть с Тимом просто любовниками. Да и Тим ожидал этого. Хотя лишь в силу своей скромности и легкого, беззаботного отношения к будущему, что она тоже не могла не любить в нем. С Тимом жизнь так или иначе становилась легче.

Другие, родственники, говорила она себе, вообще ничего не значат. Она не должна отчитываться перед ними. Они ей не семья. Семьи у нее нет, она одинока, и Тим помог ей это понять. Анна — да, она важна для нее, но совсем по-другому, по-особому. И Графа она действительно любит. Но в конце концов, это касается только Тима и ее… и Гая. Ах, Гай, любовь моя! Как все сложится? Это так непросто, это такой риск. Она была не уверена, в чем он состоит, но чувствовала угрозу показаться аморальной, угрозу глубоких душевных мучений, смятения и неверных поступков.

— Гертруда! Гертруда!

Гертруда испуганно вздрогнула и оторвалась от своих мыслей, услышав голос Тима.

Он бежал к ней по пыльной белой дороге, размахивая руками, задыхаясь, и, когда был уже достаточно близко, она заметила, что лицо у него в крови.

— Гертруда, помоги, случилось ужасное!

Примерно в то время, когда Гертруда, прислонив велосипед к насыпи, уселась в траве на обочине, чтобы спокойно поразмышлять в одиночестве, Тим уже направлялся домой. Он ушел на этюды очень рано, однако ему не работалось, да и солнце слишком сильно стало припекать. Он не пошел к «лику», сам не зная почему, а вместо этого сделал несколько зарисовок «фонтана мха». Это было непросто, а после он решил отправиться домой, выпить чего-нибудь холодненького и дожидаться Гертруды, которая должна была к ланчу вернуться из деревни. Ланч, конечно, превратился теперь для них в праздничное событие. Он любил побыть один, но вдали от Гертруды каждое мгновение думал о ней: зарисовывая что-нибудь, ища подходящую натуру, всегда ощущал ее присутствие, словно сам воздух был насыщен ею, как цветочной пыльцой. Гертруда признавалась, что чувствует то же самое. Ей нравилась обыденность его уходов на натуру, ее походов в деревенскую лавку и тихое волнение от знания, что скоро они вновь увидятся. Жизнь обрела изумительную простоту и успокоительную упорядоченность, словно они были вместе уже долгие годы.

Тим, конечно, тревожился, но его тревога была иррациональна, появлялась и исчезала, вызываемая совершенно не связанными и даже противоположными опасениями. Он не боялся, что надоест Гертруде, хотя понимал: такое возможно. Тут он чувствовал нечто вроде смиренной готовности подчиниться, которая уживалась в нем с ежедневно подтверждавшейся способностью прекрасно ладить с Гертрудой, развлекать ее, радовать, «валять дурака» вместе с ней, серьезно разговаривать с ней на самые разные серьезные темы и, разумеется, заниматься любовью. Это сдержанное «разумеется» было важно. В своей страсти они не были неистовыми или бешеными, не старались «показать себя» или «соответствовать». Они были чутки, и неуклюжи, и нежны, и Тим легко и естественно вступил в права властителя, будто был наследным принцем в мирном счастливом феодальном государстве. Эта нежная власть заставляла его порой радостно смеяться, и Гертруда, понимая его, смеялась вместе с ним. Они часто смеялись вместе, но и печалились тоже, и Тим догадывался, что Гертруда думает о Гае. Если в ней просыпалось чувство вины, она держала его при себе и не считала, что должна вдруг становиться холодной, поскольку и тогда испытывала радость оттого, что Тим существует. А он не строил домыслов относительно ее мыслей. Скорбь Гертруды была ее личным делом, как и любые сравнения между покойным мужем и любовником, которые она могла проводить про себя. О таких вещах он с Гертрудой не говорил.