Крылов вошел, комната большая, запущенная, на той стороне заогромным столом восседает лысый человечек. Нелепая чернильница из зеленогомрамора… или малахита, явно где-то в министерстве выбросили, потертое сукно,словно поковырянное бильярдным кием.

Чиновник поднял на Крылова рыбьи глаза:

— Что у вас?

Крылов подал бумаги.

— Вот, — сказал он вежливо. — Все заполненопо форме. Все инструкции, все бланки. Регистрационные формы в шестиэкземплярах, как и велено.

Чиновник некоторое время рассматривал бумаги, наконецмедленно поднял взгляд на Крылова, оглядел вскользь, выждал, насладилсявластью, затем сказал милостиво:

— Да вы садитесь. Вон стул. Здесь надо проверять всеочень внимательно.

Крылов осторожно присел, бандаж немилосердно врезался втело.

— Я все списывал тщательно, — заверил он. —Но если надо, вы только скажите, все перепишу.

Чиновник кивнул, глаза не отрывались от бумаг. Лепетсущества, которое сидит по ту сторону стола, не имеет никакого значения. Еслинадо, то оно перепишет и сто раз. И двести.

— А что за «Возрождение Великой Скифии»? — поинтересовалсяон. — Это что-то вроде строительства Шамбалы в районе Садового кольца?Вчера приходили энтузиасты…

— И как? — спросил Крылов. —Зарегистрировались?

— Нет, — ответил чиновник. — Бумаги не впорядке… Тут у вас написано, что вы намерены менять мораль современногочеловека, добиваться… бороться… восстанавливать… Прямо бомбисты какие!

Крылов посмотрел ему в глаза и сказал как можно мягче:

— Разве это не говорит всякий кандидат?.. Разве не этислова повторяет каждый, кто выдвигает свою кандидатуру в губернаторы, мэры,председатели колхоза?.. Разве не так говорит наш президент?

Чиновник усмехнулся:

— Да все понимаю. Только у вас здесь записано, что выставите своей целью уничтожение России и строительство на ее землях ВеликойСкифии… Ага, не только России, а вообще на всех этих землях… от моря и до моря…И дальше, дальше… Гм, это же пропаганда фашизма, тоталитаризьма и прочихваххабитских действий!

— Где? — быстро спросил Крылов. — Закономзапрещены лишь насильственные действия. И призывы к насильственному свержению.А у нас все лишь путем убеждения. Вот взгляните!.. И вот здесь. Специальнодважды повторили. И в Уставе Скифского общества, и в инструкциях. А вот еще и вподпункте…

Чиновник долго изучал, морщил лоб. Крылов побаивался, чтооставит бумаги для изучения, мол, надо посоветоваться, отдать на экспертизу,узнать мнение специалистов, но чиновник наконец хмыкнул и полез в стол.

Крылов затаил дыхание. В руке чиновника появилась большаякруглая печать.

— Если по убеждениям, — сказал чиновник сленцой, — тогда ладно… Никто из-за убеждений не сдвинет задницу. Мирдолжен сойти с ума, чтобы Шамбалу на Садовом бульваре или… эту ВеликуюСкифию!.. А вот моя жена зачастила в Общество Защиты Махаона. Это такаябабочка… говорят. У этих махаонистов отделения во всех странах мира! У нас онисняли офис на Тверской, там такой дом рядом с «Елисеем». Я там один раз побывалс женой, красиво!.. Люстры, как в Большом театре, картины на стенах. В большомзале эти бабочки в рамах, жуки всякие…

Очень неторопливо, даже замедленно, он прикладывал печать,иногда шумно дышал на быстро подсыхающую поверхность, смотрел критически, сноваприкладывал.

— Да-да, — согласился Крылов, он готов былсоглашаться с чем угодно, только бы поскорее взять эти бумаги, —махаонисты — это серьезно!.. Не то что скифы.

— Блажь, — отрезал чиновник. — И махаонисты,и эти… ваши скифы. Если бы их принять всерьез, то я бы сам потребовал вешатьэтих скифов на всех уличных столбах. Но так игры, игры, игры…

Крылов покивал, привстал:

— Да-да, игры. Все?

Чиновник перебросил на его сторону бумаги.

— Все. Вы зарегистрированы. Сегодня, кстати, ужевосемнадцатое общество… только в нашем районе.

Крылов начал суетливо сгребать бумаги, сказал искательно:

— Да-да, махаонисты — это здорово! Этозамечательно даже.

Чиновник отмахнулся.

— Бред, — изрек он. — Но бред безобидный. Каки ваши эти… скифы. Да если бы я хоть на миг подумал, что у вас это всерьез, неигра, то я бы… я бы!.. за такие программы надо вешать на всех уличных столбах,не для газет будь такое сказано.

Домой добирался пешком, не решился в переполненномтроллейбусе. Вполз в квартиру смертельно усталый, но гордый. Всякий из нас,подумал он, откладывает донекуда визит к дантисту и в ДЭЗы. А когда все-такисходит, на других, несходивших, посматривает свысока: мол, я орел, а вот вы…

Дед сидел на кухне в своем любимом кресле, но вместопривычной газеты Крылов с тревогой увидел у деда в руке знакомые листки.

Дед вскинул покрасневшие от прилива крови толстые брови.Глаза были усталые, с полопавшимися красными жилками.

— А, — сказал он, — ты уже… Ты уходилкуда-то?

— Дед, — сказал Крылов, — я сейчас приготовлючто-нибудь поесть.

Дед великодушно отмахнулся:

— Не стоит. Лучше разогрей то, что наготовили Лилия сЯной. Холодильник забит такой вкусностью!

Крылов решительно взял у деда листок.

— А ты лучше почитай детективчик.

— В мое время говорили, — ответил деднеспешно, — что неважно, как ты пришел в этот мир… ведь это не от насзависит!.. Важно, как уйдешь.

— Дед, — сказал Крылов предостерегающе, — тыне дури!

— Что тебе не так?

— Не дури, говорю, — повторил Крылов. — Тебееще рано о таком думать.

Он полез в холодильник, застыл, некоторое время стараясьпонять, что же в этих кастрюльках и пакетиках. За спиной дед прогуделблагодушно:

— Да знаю, знаю… Уже последние вздохи под капельницей,а вокруг говорят, как еще погуляют, к каким бабам сходят… Мне этой брехни ненадо. Сам говорил Кальницкому, когда тот кончался от рака. Уже метастазы повсему телу, уже никакие лекарства не заглушают боль, а я ему молол, что всеобойдется, что еще погуляем! Стыдно и противно. Как будто не с другом говорил,с которым войну прошел, вместе в глаза смерти смотрели не раз, а с трусливымпридурком.

Крылов вытащил самую большую кастрюлю, поставил на плиту.Деду ответил уже не так напористо:

— Все равно. Тебе еще рано об этом думать.

Дед крякнул, отвел взгляд. Похоже, он тоже испытывалнеловкость, они оба испытывали неловкость, ибо Крылов врет, «так принято», дедзнает, что он врет, и сам Крылов знает, что дед знает.