Троих дозорных Ярри с Конопушкой заметили, но внимания на них не обратили. Отвлеклись, споря о том, как же предупредить коменданта Хродаса и остальных своих. Непоседа предлагал ещё раз крикнуть в горн, точней, не крикнуть, а просто рассказать, всё объяснить. Хродас услышит, поймёт и примет меры (какие — Ярри пока плохо представлял).

— Ну да, — не соглашался Конопушка, — и харраны сразу сообразят, что в городе кто-то есть.

— По-твоему, они ещё не знают? И зачем они тогда?..

— Ох, кровь Рункейрова! Ты глянь!..

Ярри глянул — но что там было в чар-зеркале, уже не увидел. Издав лёгкий звон, оно начало темнеть, только из центра во все стороны разбегались трещины. Захлопал крыльями, срываясь с потолка, шулданай. Он метнулся вверх, но тотчас рухнул и забился на полу рядом с Ледышкой, весь в крови, и кровь капала на него с потолка, с канатиков, которые оказались не канатиками, а полыми трубками. Кровь выхлёстывала из них с утробным звуком, как будто кого-то рвало. Потом действительно рвало — Конопушку, побледневшего и насмерть перепуганного: он вскочил отбежать в угол, споткнулся о Ледышку, от того отломился кусок руки…

Всё это сильно напоминало Мясной рынок, когда по нему прошлым летом промчался горбач в охоте: столько же кровищи, грязи и безумия. И смердело в комнате так же, как на рынке; о цветочках и свежих травах можно было забыть.

— Ты как?

Конопушка посмотрел на Ярри ошалелым взглядом, сглотнул.

— Это харраны. Те трое дозорных. Они стреляли пламяшарами и стрелами. Один попал.

Ярри не стал спрашивать куда.

— Думаешь, знали?

Конопушка кивнул.

— И выходит, — добавил, — знают, что такое вообще возможно. Теперь они придут в город и будут нас искать.

— А найдут лагерь.

Они переглянулись.

— Ты слушал учителя внимательней, чем я, — сказал Конопушка. — И ты всегда был его любимчиком. Давай вспоминай! Что он ещё рассказывал про эти башни?

На «любимчика» Ярри не обиделся, не до того сейчас было; попытался вспомнить уроки — без особого, в общем-то, успеха. Когда рядом лежат три трупака и дважды издохший шулданай — вспоминается, по правде сказать, плохо: мысли всё не туда сворачивают.

— Ну, про «ловушки времени» точно было.

— Это я помню: в них вроде как время останавливается.

— Ну, почти так. Учитель говорил, всё устроено сложней, но…

— Но для них вон, — кивнул Конопушка, — это не важно. А для нас — бесполезно. Ещё, кажется, он говорил про всякие там столпы знаний, э?

— Нет, про это не помню. Помню про то, что сюда могут войти только очень сильные заклинатели.

— Ха! Мы с тобой такие и есть!

— Значит, соврал… Ещё он говорил, что хозяева башен видели всё в городе, вмешивались, если им что-то не нравилось.

— Как?

Ярри пожал плечами.

— Ну а как вмешиваются? Угрожают там… не знаю…

— Угрожать могли — вон через горны. Но кто бы стал слушать, если б они только угрожали? Рано или поздно кто-нибудь наплевал бы на предупреждения. И если б заклинатели его не наказали, все бы поняли, чего стоят их слова.

— «Наказали», ха! И как, по-твоему?

— Заклинатели же. Значит — чарами.

Они постояли, раздумывая. Шулданай к тому времени окончательно затих — подох, наверное.

— Вот странно, — сказал Конопушка. — Если они такие могущественные были, зачем тогда эти зеркала, шулданай… Что, не могли без всего этого?

Ярри почесал в затылке. Мысль была интересная, но с каким-то изъяном.

— О, слушай! — Конопушка всё больше становился похож на себя обычного: глаза горят, рот не закрывается. — Я тут подумал… Вот ты — ты же можешь, если пить захочется, прямо ладонью из ведра зачерпнуть?

— Ну.

— Но обычно кружку берёшь.

— Потому что госпожа Синнэ, если увидит, что ладонью, таких навешает… сам знаешь!

— Ладно, возьмём воинов, которые в Шандале. Могут они руками и зубами с теми же раттулами сражаться? Или вот: из Шандала сюда могли и пешком дойти. Дошли бы, точно. Но, когда хотят раттулов вывести, берут яд или мечи, а когда нужно куда-нибудь попасть — седлают бархаг. Почему? А потому, что даже если ты что-то можешь сделать сам, это ещё не значит, что сделаешь! Мало ли, как дело обернётся: звёзды в небе подло встанут или энергии в клубок совьются. Если можно без них, да ещё надёжней — кто откажется?

— Поэтому, — сообразил Ярри, — тут все эти горны, зеркала…

— …и что-то ещё! Должно быть что-то ещё!

Конопушка закружил по комнате, совершенно не обращая внимания ни на лужи, ни на мертвяков. Он подступался то к одному, то к другому креслу, даже заглянул под них, как будто там скрывались потайные рычаги — как же, ничего там не было, кроме крови и грязи!

Ярри тоже не стоял на месте: прощупывал стены, куда мог дотянуться, простучал каждую плитку в мозаичном полу. Без толку!

— Нет, — сказал Конопушка, — мы с тобой дураки.

И снова Ярри не обиделся.

— Ну сами же говорили: эта штуковина — какой бы она ни была — должна лежать на самом видном месте. Ты кружку где ставишь? Рядом с ведром. Шандальские воины яд тоже не во Вратах прячут. Ну и…

— …вот, — тихо сказал Ярри. — Вот она, эта штуковина.

И похлопал по торчавшей из потолка колонне. Снизу, там, где она расширялась, по бокам были вставлены четыре стекла.

Всё это время Ярри с Конопушкой искали где угодно, только не здесь. Ну точно дураки!

Теперь они вели себя осторожнее, чем с горном и чар-зеркалом: молча подошли к стёклам, руками трогать не стали. Конопушка присел и снизу заглянул в раструб.

— Что там?

— Вроде пусто. И темно.

— Если это кружка, то как и откуда ею черпать?..

Конопушка хмыкнул и выпрямился во весь рост, просовывая голову и плечи в раструб. Они вошли как влитые, накрыв его до подмышек.

Ярри отступил, чтобы видеть лицо друга, но стекло по-прежнему оставалось тёмным.

— Ух ты! — глухо, как будто из дальнего далёка, сказал Конопушка. — Тут… Ух… Интересно, а если… — Он пошевелил пальцами правой руки, разминая их, как обычно делал это перед походом на Фруктовый рынок. — Та-а-ак… Ох.

Пол под их ногами ощутимо вздрогнул, несколько стеклянных сосудов упали с полок и разбились. Закричал, дёрнулся и мёртво повис на сочащихся кровью тросиках детёныш горбача.

Какое-то время ничего не происходило: Ярри с Конопушкой стояли, замерев, и боялись даже шелохнуться. Они чувствовали, как где-то над головами медленно, словно пробуждающийся зверь, ворочается нечто — слепая древняя сила, которую породили, а может, всего лишь пленили алаксары. Звуков не было, только ввинчивающаяся в уши тишина. Движение они ощущали всей кожей — поначалу едва заметное, потом усиливающееся, крепнущее в своей яростной стремительности.