— Ноу, мафия, ноу! Что вы, какой бомб? Нихт-нихт! — как заведённый, крутил Хайченко головой от Гейл к водителю, успевая вкладывать в слова положенную эмоциональную окраску водителю: — ну, ты и дурак! — и обратно к Гейл. — Нет здесь террористов! Какие террористы? Он шутит, Гейл. Ты что, охрен… — набросился было на водителя, но спохватился перед девушкой, опять прилепил улыбку, теперь уже только для водителя… — У нас съёмки «Воен-TV» в полку, понимаешь? Она выступает… забыла… не туда приехала. Мы опаздываем. Я адъютант командующего, я отвечаю! — и вдруг грозно воскликнул. — Гони, тебе сказали. Приказ у меня, понял? Сорвёшь, под военный трибунал у меня пойдёшь.

— Какой трибунал?! — всполошился водитель, но нашёлся, отмазался. — Я не военнообязанный.

Хайченко уже владел вопросом, рокотал командирским голосом.

— Не волнуйся, обяжем. Гони!

Секунду подумав, водитель озвучил дополнительное требование.

— Полштуки добавишь, поеду.

Такого прозаического, по сути подлого, поворота Хайченко не ожидал.

— Сколько? — голосом обиженной торговки с рынка, пропел он. — Ты, крохобор!.. Прокурор тебе… — но опомнился, спохватился. — Конечно, добавим. — Косясь на девушку, твёрдо заявил он. — Йес! Ноу проблем. — Запутался в языках, чертыхнулся, перешёл на родной. — Жми на газ… — рыкнул на водителя, а девушке пропел мягким голосом. — А за лимузин свой, Гейл, не беспокойтесь, у нас не пропадёт. Всё ж под контролем. Там охрана. Да! Львы, я говорю, там охрана! Тигры! Наши тигры, проверенные. О, кей!

Водитель, в тонкой усмешке округлив глаза отвернулся, завёл мотор, включил передачу…

Лицо девушки посветлело, она поняла мирное для себя, кажется, разрешение ситуации, переспросила:

— О, кей? Риэли?

— Конечно, яволь! — угадал вопрос Хайченко. — У нас всё о, кей!

Утро.

«Утро начинается с рассвета…», мудро так заявлялось в одной советской песне прошлого века. Кстати, в те времена вообще всякого рода фундаментальные вещи в легкую заявлялись. От утра, которое обязательно должно начаться с рассвета, до, например, разведения яблок на Марсе. И ведь что интересно, не смотря на годы, техногенные, политические и прочие гео-физико-химические процессы в мире и стране, сегодня утро тоже началось с рассвета. Да вот, представляете?! Более того, выкатилось и солнце, как отмытый БТР из ангара! Большое солнце и яркое, и… Заступило на дежурство. Похоже на целый день. Что, конечно, плохо, если учесть плотную повседневную форму военнослужащих: фуражку и сапоги. Вновь париться людям придётся…

В кабинет начмеда тоже проникло солнце — легко и запросто. Полностью и поместилось. До слепоты высветлило. Кабинет и без того одним белым выбеленный, как и окна в нижней своей половине закрашены, сейчас напоминал ярко высвеченную фото студию или сцену, пятачок её… Присутствующие щурились, стоя переминались у двери, понурив головы, молчали, переглядывались. Кабинетик сам по себе небольшой, с их появлением совсем уменьшился. Назвать их военнослужащими или более того, прапорщиками нельзя — они в нижнем белье, в байковых видавших разные времена халатах, тапочках на босу ногу. Но это точно те самые музыканты Кобзев и Тимофеев. Лица у них не выспавшиеся, помятые, но глаза лихорадочно горят, алеет и соответствующий румянец на щеках.

За столом офицер в белом халате, на голове офицерская фуражка, он в сапогах, выражение лица не видно — но жутко занятое. Перед ним разные мелочи: бумаги, бланки, фонендоскоп, стетоскоп, не считая телефона, настольной лампы и… противогаза в подсумке, зависшего на спинке начмедовского стула. Кроме знакомых нам музыкантов, присутствует и тот самый медбрат из курилки. Он тоже в белом халате, тоже в фуражке, тоже в сапогах… Он свой здесь, «местный». Как и хлористо-карболистый запах, кстати.

Офицер внимательно вглядывается в бланки с записями. Трое мнутся у двери… Особенно двое… Нет, все трое.

— Товарищ подполковник, — не выдерживает Тимофеев. — Да нет у нас никакой пневмонии, нет. И никогда не было. Да! Это случайность, понимаете? Шутка! Вот, он, это всё… этот… — тычет пальцем в сторону медбрата. — Нам случайно подстроил. Скажи. Ну, скажи…

Медбрат сглатывает.

— Так точно! — сипит. — Виноват, товарищ подполковник. Ошибка получилась. Там, в курилке, этот, тоже музыкант, я говорю, — кивает за спину, на дверь, — прапорщик Трушкин… Я захожу туда покурить, мы во второй роте тумбочки на предмет антисанитарии смотрели, по плану, в журнале можно проверить, а он мне говорит, воспаление, мол, у них…

За Трушкина вступается Кобзев.

— Он же шуткой тебе сказал, пошутил он…

Медбрат согласно кивает головой.

— Да, пошутил он… — и с жаром оправдывается. — А я же не знал, думал правда. Лучше же перестраховаться тут, да, товарищ подполковник… — офицер не перебивает, он вообще вроде не слушает, смотрит куда-то сквозь… Понять его отношение, медбрату не представляется возможным, поэтому он давит на чувства, на сознательность. — Тем более они в штаб пошли… А там же начальство, офицеры!.. — в голосе звучит и ужас, и профессиональное милосердие. — Заразятся, я подумал!.. Лучше уж предупредить ситуацию.

— И с глубокой горечью в голосе извиняется. — Виноват. Я и доложил. И всё. Виноват, товарищ подполковник. Больше не повторится.

Лицо начмеда индифферентно, как словно и нет его здесь сейчас.

— Поторопился он, товарищ подполковник, — подхватывает на подъёме «волну» Тимофеев. — Ошибся. Никакой температуры у нас нет, и гланды чистые, вот. А-а-а, видите?

Широко открывает рот, за ним то же самое повторяет и Кобзев. Медбрат, не заглядывая, как фокусник разводит руками, да, мол, абсолютно чистые, подтверждаю.

— И анализы хорошие… — просительным тоном тянет Кобзев, и добавляет. — У нас важный оркестровый смотр сегодня, товарищ подполковник, нам здесь нельзя…

Начмед переводит взгляд на Кобзева, правда всё такой же невидящий или задумчивый, скорее… пустой. Нет-нет, извините, у начмеда не может быть взгляд пустым, тем более у офицера, категорически не понятным — это да. Как тактический ход, не более. Но Тимофеев и этому обстоятельству рад, он заторопился.

— Если вы не верите, товарищ подполковник, давайте, после смотра мы сами вернёмся, и опять все анализы сдадим, добровольно…

— Может не все анализы, — осторожно замечает Кобзев. — Главные только: температуру, мочу и достаточно.

Тимофеев обрывает друга.

— Не будем мелочиться, — и торжественно обещает подполковнику. — Мы всё сдадим, товарищ подполковник… Я даже могу дважды…

— Да тут и одного раза за глаза хватит, товарищ подполковник, — как медик медику заявляет Кобзев. — Лучше выборочно. У Тимофеева сначала возьмём, посмотрим… Если что не так, тогда и я готов… Чего зря пробирки марать, шприцы мазать… Надо экономить медицинские материалы. Медицина должна быть экономной. Правильно, да, товарищ подполковник?