Большой Лёва нахмурил лоб, закатил глаза, почесал затылок, шмыгнул носом.

— Он вроде что-то спросил… А, — Лёвино лицо озарилось догадкой, — вспомнил! Он спросил: «А что это с ними?» Я говорю, не бери в голову — воспаление… В штаб пошли. — Лёва вновь застопорился, с трудом копаясь в памяти, натыкаясь на провалы, помотал головой, опять почесал затылок. — Он что-то ответил… медицинское какое-то… не обычное, не привычное… Я не прислушивался… Он тогда: «Витаминчики, значит, им прописать надо». Я и ответил, мол, себе лучше пропиши… — Музыканты в упор, изучающе смотрели на Трушкина. — А что? — удивился общему молчанию Лёва.

Не понимал.

— Может, атипичное? — в тишине, осторожно подсказал Кобзев.

— Да! Во-во, — обрадовался Лёва, даже по спине друга хлопнул. — Оно самое, Шура. Такое что-то… Молодец! Я чуть не забыл, да. Выпустил.

— Атипичная пневмония! Да? — медленно, с нажимом переспросил Кобзев.

— Точно! — продолжая светло улыбаться, подтвердил Лёва. — Я ж говорю так! Ага! Похоже.

— Так это же ты нас подставил, Лёва, гад! — взревел Тимофеев. — Ты!

У Лёвы в изумлении исказилось лицо…

— Я?! Ребята… — поняв наконец глупость своего положения, залепетал он, оглядываясь за поддержкой к товарищам. — Да вы что! Я?!.. Да, чтоб я вас… специально!

— Ну вот, крот сам и нашёлся… — тоном завзятого судьи, за всех высказался Чепиков,

— А мы мучались! Казнить!.. — озвучил приговор, вдобавок хлопнул ладонью по столу. Прозвучало это громко. Как пистолетный выстрел для Трушкина.

Завьялов поддержал:

— Не-ельзя-я помиловать!

Санька Кобзев от неожиданного разрешения ситуации хлопал глазами. Женьку Тимофеева просто заклинило… Он собирался виновника своих проблем просто «убить», растерзать, разорвать на части, но… Им неожиданно оказался его друг Лёва. Друг… Нет, такого не могло быть вообще. Потому что не могло быть никогда, а… случилось!!

Остальные музыканты не копались в такого рода морально-этических мелочах, не раздумывали, шутливо набросились на Трушкина. Схватили, повалили на стол, принялись расстёгивать штаны на нём, перевернули на живот… Хоть и отбивался большой Лёва, но зад его быстро высветлился…

— Мужики! Вы что!.. Ребята! Женька! Тёзка!.. — истошно орал он. — Ма-ма-а-а…

Ну, дела. Только что была драма, теперь уже раскручивался фарс, комедия.

— Смирнов, срочники, — с трудом удерживая одну руку Лёвы, хохотал Завьялов. — Быстро кружку литровую сюда! Да не люминиевую, а эмалированную, потяжелее… Банки сейчас провинившемуся ставить будем!

— Сам настаивал! — преувеличенно сурово, скорее злорадно, «зачитывал» приговор Чепиков. — Сильно просил! По десять банок от каждого. А слово держать надо! Отвечать за базар.

— Да вы что, ребята, мужики… — сверкая голой задницей, безуспешно бился Трушкин.

— Я же не нарочно… Я не знал! Я только подыграл коновалу и всё… Что б не догадался… Ей Богу, ни сном, ни духом… Не надо! Да я за вас… Жека, Санька… Ребята!! А-а-а…

— Ладно, понятно. Отпустите его… — вступился Тимофеев. — Проехали.

Трушкина отпустили. Он сполз со стола, принялся торопливо приводить одежду в порядок, грозно сверкая глазами… На самом деле не грозно, конечно, с пониманием. Шутливо. Потому что на грабли именно он наступил. Сам. Шёл, шёл и… Получилась хохма. Нормальное дело в оркестре, обычное.

Но шутки шутками, а…

Проблему нужно было решать… Понять, зачем их собрали, за каким это…

— Теперь о главном, — когда все успокоились, продолжил Кобзев. — Скажите, мужики, мы можем, вот так, с вами, хоть раз в жизни, взять и подпрыгнуть, а?

— О, ни хрена вопросик! Чего это мы сейчас тебе прыгать будем? — обиженно хмыкнул Чепиков. — Ночь же, Сашка! Пацаны мы, тебе, что ли?

В том же ключе поддакнул и Валька Завьялов.

— Да, за каким это? Молодые вон пусть прыгают, срочники… А мы посмотрим. Шура, кончай пургу гнать, не нагружай, говори, за каким нас собрали?

Кобзев вновь с прищуром оглядел всех, как учительница группу двоечников, собравшихся вдруг исправить двойки на пятёрки.

— Я же образно… Взять, говорю, и что-то такое, например, сделать… Чтоб не только какая-то там американка…

Тимофеев сверкнул глазами, грозно одёрнул…

— Полегче…

— Понял, — кивнул Кобзев Тимофееву и продолжил. — Чтоб не только, как говорится, а и во всём мире, например, о нас узнали…

Музыканты слушали внимательно, морщили лбы, старались разглядеть зерно, уловить ту важную идею, из-за которой из домашних постелей их среди ночи выдернули… Пока всё было не ясно, туманно… Зря пожалуй выдернули, накололи, можно сказать.

— Говори толком, не понятно… — вновь потребовал Валентин Завьялов. — Зачем нам это? Ты прямо говори, скоро утро, выспаться ещё можно.

— Эх, вы, — сильно огорчился на товарищей Кобзев, словно он так и знал, даже на несчастную тройку и ту не потянут эти двоечники. — Вся жизнь как в летаргическом сне у нас и пройдёт, может пройти… — в сердцах заметил он, и посмотрел почему-то только на Чепикова и Завьялова. — Лабаем тут, кто как может, а потребовалось показаться, мы и облажались…

Оппоненты один за другим отозвались.

— А, так ты об иностранке этой переживаешь… с Тимохой. — Воскликнул альтист Чепиков, и махнул рукой. — Плюньте, мужики! С чего бы? Отыграли нормально… как всегда. И вообще… Подумаешь там, киксанул может кто чуть… С кем не бывает… А — показались, не показались, это деталь… За это денег не доплачивают. Эти-то бы вовремя платили…

— Так мы ей не показались? Не понравились?

— О, мужики, точно, я сразу заметил: у неё планка не для нас.

— И чёрт с ней… Проехали.

— Правильно, мы не гордые, обойдёмся.

— Короче, Шура, ближе к телу! Говорите конкретно, мужики, чего надо? — за всех потребовал Завьялов.

Кобзев понимающе кивнул головой, театрально вздохнул, и словно нехотя, сначала медленно, потом всё зажигаясь, поведал музыкантам о том, что услышал в кабинете воспиталки.

— Я ж и говорю, Ульяшов при мне разговаривал с кем-то из оркестровой службы округа. Я слышал. Выяснилось, она приезжала не просто так, а отобрать музыкантов или целый даже оркестр, на Международный конкурс… туда, в Европу. Какой конкурс, я не понял, козлы санитары помешали… Главное! За первое место Ульяшов сказал, полуторные оклады каждому из нас не пожалеют… Да! Если победим. — Аудитория насторожилась. — Во!.. — подтвердил Кобзев. — Воспиталка сказал. Зуб даю! Сам слышал. Но он в нас не верят. Говорит, мы не сможем…

— Это почему? — удивился тромбонист Генка Мальцев.

— Лабухи мы потому что… — усмехнулся Тимофеев.