— Не будь такой жестокой, Мурзик. Этот мир не настолько плох, как нам иногда кажется. Если, конечно, не фиксировать внимание на отдельных мелочах.

Черная волна безысходности вдруг захлестнула меня. Я вскочила и начала ожесточенно топтать прекрасные благоухающие флоксы, ругаться матом. Я грозилась утопиться в колодце. Потом убежала в лес и билась головой о ствол березы. Игорь сел в машину и поспешил за доктором, который, к счастью, был дома и к тому же в отпуске.

Он прожил на даче шесть дней. Мы говорили с ним о многом, в том числе и о любви. Я успокоилась и обрела уверенность, что больше со мной не случится такое. Это был кризис. Началось выздоровление.

Ту зиму я пережила без особых взлетов и падений. Я редко включала телевизор и не читала газет, а потому не знала, что Денису присудили вторую премию на конкурсе в Токио. Быть может, я бы так никогда и не узнала об этом, если б не упала, переходя дорогу, на Гоголевском бульваре. Я не смотрю себе под ноги, а если и смотрю, то вижу опасность слишком поздно.

Серебристо-голубая иномарка затормозила в полуметре от меня, обдав бензиновой вонью. Я лежала на мостовой ничком, рядом валялась моя ушанка из рыси. Я чувствовала: что-то не в порядке с ногой, хотя боли не испытывала.

Кто-то наклонился надо мной, тронул за плечо.

— Жива! — услышала я знакомый голос.

Я сказала подоспевшему милиционеру, что виновата во всем сама — переходила дорогу на красный свет. Зеваки собраться не успели — Денис бережно поднял меня и уложил на заднее сиденье. В Склифе меня продержали часа полтора, после чего отпустили домой — у них все было забито, да и мой перелом оказался, как выразилась женщина-хирург, благоприятным. Денис с помощью санитара усадил меня в машину. Перед моими глазами все плыло — наверное, от новокаина и пережитых мучений. Мир казался обновленным, нереальным, почти волшебным. Мы ехали по Садовому. Я поглядывала на Дениса и вопреки тому, что следующие шесть недель мне предстояло вести жизнь инвалида, чувствовала себя на седьмом небе.

— Едем ко мне! — Денис произнес это тоном, не терпящим возражений. — Отпразднуем нашу встречу. Уж теперь ты точно никуда от меня не денешься.

Эти полтора месяца были самыми счастливыми в моей жизни. Мы жили, как настоящие отшельники. Нас было трое: Денис, музыка и я. Мы были без ума друг от друга. Мы не могли прожить друг без друга ни минуты. Мы словно забыли о прошлом, о нашем совместном прошлом. Казалось, мы все начинали заново.

— Я так и знала, — сказала по телефону мама.

— Что я сломаю ногу?

— Глупенький Мурзик. Это все пройдет. Поздравь от меня Дениса с победой на конкурсе. Я всегда в него верила.

— Спасибо тебе, мамочка, — искренне поблагодарила я.

— Ты будешь жить у Дениса?

— Наверное. Он так здорово ухаживает за мной. Подает в постель еду.

Мама многозначительно хмыкнула.

— Я завтра приеду и наготовлю вам впрок. Игорь шлет вам обоим привет. Чао, славные детки.

Мама приезжала два раза в неделю. Мы и в самом деле радовались ей, как дети, — она привозила вкусную еду и ощущение праздника. Мама всегда была красиво одета, накрашена, причесана. После нее в квартире еще долго пахло какими-нибудь экзотическими духами. Мама кокетничала напропалую с Денисом, даже глазки ему строила. Мы много смеялись. Чаще всего без повода.

— Кира удивительно легкий человек, — сказал Денис после ее очередного визита. И почему-то вздохнул. — Моя мать, наоборот, все усложняла и делала проблему из каждого пустяка.

— Моя тоже была раньше не подарочек, — заметила я. — С возрастом она как будто душой помолодела. Скажи, я похожа на твою любимую Кирочку?

Он посмотрел на меня внимательно и очень серьезно.

— Пока нет. Наверное, когда-нибудь будешь. Только я до этого не дотяну.

— То есть? Ты же знаешь, я тебя не переживу.

— Я тебя тоже. Но только в том случае, если с кем-то из нас случится беда в ближайшее время. Потом… — Он вдруг наморщил лоб и отвернулся. — Хотя какой смысл гадать, что с нами будет потом?

Он сел за рояль и заиграл «Обручение» Листа. Не помню, чтобы я когда-то испытывала столь волнующе возвышенное наслаждение, как в тот вечер.

Мне сняли гипс, и на следующий день я вернулась домой. Этому не предшествовали ни ссора, ни даже обыкновенный спор. Просто меня вдруг потянуло домой, захотелось спать одной, просыпаться одной, быть одной в течение дня — экстравагантное, конечно, желание для молодой, влюбленной, к тому же еще и любимой женщины. Я переехала, когда Денис был на занятиях. Помимо всего прочего, я поняла, что больше не в силах прислушиваться, когда же наконец хлопнет дверь лифта и щелкнет в прихожей замок. В записке я написала, что мне нужно много заниматься, чтобы наверстать упущенное, а все нужные книги остались дома. Ну и прочую ерунду.

Я плакала в тот вечер. Слезы были тихими и не приносили облегчения. Я никому не рассказывала про эти слезы. Думаю, я оплакивала свой глупый девичий идеализм.

— Я вас помирю, — сказала на следующий день мама. — Поручи это мне.

— Предложение исходит от Дениса?

Она замялась.

— Н-нет. Я сама вижу, что вы оба страдаете.

— Я буду страдать еще больше, если мы станем врагами, мама.

— О, до этого еще очень далеко. К тому же в наше время большинство людей расстаются полюбовно.

— Только не я, мама. Оставь все как есть.

— Что мне сказать Денису?

— Я написала все в записке.

— Ничего не хочешь добавить?

— Отстань! — Я вышла из себя. — Оставьте наконец меня в покое! Все!

Денис позвонил через неделю и пригласил на свой концерт. У него был невозмутимо дружелюбный голос. Словно мы расстались каких-то полчаса назад, крепко пожав друг другу руки.

Я пошла. Я не смогла не пойти. Я чувствовала себя неуютно среди его сокурсников, он это понимал, но не делал попытки хоть как-то помочь мне. Наоборот: казалось, его забавляла и даже радовала эта ситуация.

Когда мы все толклись после концерта в артистической, один «голубоватый» тип сказал нарочито громким и развязным тоном:

— Я представлял ее другой. А тут две ноги, две руки и смазливая мордашка. Всего-то! Неужели это из-за нее ты сказал мне свое «нет»?

Это был стопроцентный выпендреж — «голубые» обожают быть в центре внимания. Компания, в том числе и Денис, смеялась до слез. Я стояла в стороне и ждала, когда стихнет веселье. Я не умею притворяться, потому что не вижу в этом никакого смысла. Все эмоции написаны на моем лбу.

Мне хотелось плакать. Я вспомнила, как было все в первый раз в этой же самой артистической. Время казалось мне средневековым палачом. Нет ничего невыносимей пытки ожидания.