— Я так рада, что тебя встретила! Думала, может, мы еще куда-нибудь сходим! — залепетала инфузория-туфелька.

Вадим вдруг понял, что она подкарауливала его. Узнала его джип и все ждала, когда он вернется к машине. Она мало себя ценила и понимала, что он вряд ли вспомнит ее, но обязательно подойдет к машине.

— Зачем, девочка… — повторил он, вне себя от этой боли и внутренней пустоты.

— Мы могли бы хорошо провести время… Ты мне в прошлый раз так понравился… Все было так хорошо… — инфузория продолжала лепетать.

Вадиму вдруг захотелось сильно встряхнуть ее за плечи, влепить пощечину.

— Я тебе не звонил, — тупо сказал он, понимая, что больше не может продолжать эту игру по чужим нечеловеческим правилам.

— Да, ты и не писал! Я отправила тебе в Вайбере кучу сообщений, — инфузория надула губки, но тут же испугалась своей смелости: — Но я понимаю, как ты был занят — у тебя столько дел! Это так тяжело — заниматься бизнесом!

Он молча смотрел на нее. Вадиму хотелось вскрыть гнойник пустоты, полоснуть раскаленным ножом, сделать мир чище.

— Я не был занят, — твердо сказал он, — я даже не читал твои сообщения.

— Что ты говоришь? — житейский инстинкт, присущий даже одноклеточным, вдруг заставил ее отступить на шаг; в пустых глазах появилось что-то вроде испуга.

— Мне было все равно, что ты пишешь. Я даже не помню твоего имени. Я забыл его сразу после того, как переспал с тобой. Неужели ты не понимаешь этого, девочка?

— Что ты… — ее губы задрожали.

Теперь это было похоже на первые признаки жизни.

— Зачем ты, девочка? Неужели ты до сих пор не поняла, что ничего не стоишь в этой жизни? Никто не хочет тебя. Все хотят просто выплеснуть в тебя свою похоть. Никто не помнит твоего имени. Зачем ты это делаешь, девочка? Никто не занят! Никто не бывает занят! Просто всем все равно! Никому нет до тебя никакого дела!

— Ты урод! — инфузория всхлипнула, и Вадим вдруг подумал, что она еще может ожить: это как первый вздох при искусственном дыхании или после жесткого удара по ребрам.

— Ты безлика. Ты пустое место из интернета. Ты никто. Ты картинка, девочка, которую никто на самом деле не видит. Не надо было мне писать и звонить. Никто и никогда не читает твоих сообщений. Никто тебе не перезвонит. Ты одна из многих. Безликая молодая дырка для слива спермы. Никто из тех, за кем ты охотишься, не хочет тебя даже поцеловать. Ты ведь не человек! Зачем ты это делаешь с собой, девочка?

— Ты… ты… — она отступила на шаг, а в глазах, вдруг наполнившихся слезами, впервые проступило человеческое выражение.

— Стань человеком! — Вадим встряхнул ее за плечи. — Оглянись вокруг — мир полон таких, как ты, молоденьких и безликих! Ты смазливая дура, которую рассматривают в интернете, как забавную картинку! Стань человеком! Не пиши тем, кому на тебя наплевать! Не звони тем, кто не звонит тебе! Не позволяй сливать в себя сперму всяким уродам! Пошли весь мир подальше, пока он не послал тебя! Превратись наконец в человека, пока этот мир полностью не засосал тебя в свое гнилое болото!

Она попыталась ударить Вадима, но он перехватил ее кисть на лету, с силой дернул вниз. Она закричала, потом заплакала. Он еще раз встряхнул ее за плечи.

— Живи, девочка! Придумай себе новое имя — и живи!

Тут из накрашенного ротика инфузории полился мат, и Вадим понял, что говорил в пустоту. Он ободряюще улыбнулся ей, как улыбнулся бы грязной луже в день самого хорошего своего настроения, и тогда она убежала прочь, роняя слезы так, как инфузория-туфелька роняла бы крошечные частички, которые нельзя разглядеть без микроскопа.

Он понял, что совершил страшную непоправимую ошибку, потому что сам, добровольно, обрек себя на проклятие и отправил свою душу в ад. Отныне и навсегда его воспаленную душу будут окружать такие безликие существа — в его личном аду нет человеческих лиц. Ад — это толпа безликих тел, одинаковых, доступных, безгласных и липких. Ад — это мелькание одинаково похабных картинок. Ад — это то, на что он обрек себя сам.

Он проклят. Мир проклят.

Вадим заплакал бы, если бы умел. Но он мог только захлебываться своей болью. Он отрекался от собственного прошлого в мире, где безгласно умирала его Джин.

Артем был настроен сухо, по-деловому.

— Личное дело! — скомандовал он, плюхая на кухонный стол плоский супердорогой макбук. От такого обращения со стоящей вещью Вадима покоробило.

— Вот! — он протянул Артему тонкую папку, чувствуя себя предателем.

За время этого сумасшедшего трехчасового мотания по городу он успел заскочить в офис и взять в отделе кадров папку с личным делом Джин. Все его сотрудники были трудоустроены официально — копии всех дел в строгом порядке хранились в бухгалтерии.

— Ну и мерзкая квартирка, однако! — поморщился Артем.

Вадим пытался затащить его в красную комнату, но друг выскочил оттуда как ошпаренный. Вполне понятно.

Артем застрочил по клавишам, бросая косые взгляды на бумажную копию.

— Входишь в базу? — полюбопытствовал Вадим просто так, лишь бы что-то сказать.

— Вхожу. Да — я знаю, что это незаконно. Но все входят. А законы… они никуда не годятся, даже на бумаге, — усмехнулся Артем.

Несмотря на всю крутизну макбука, база грузилась долго.

— Вход плохой, ворованный, — пояснил Артем, — спецслужбы взломали, но неаккуратно. Работали наспех…

Время растягивалось, как подгоревшая резина, и оставляло такой же отвратительный привкус во рту.

Стемнело. В кухне свет горел вовсю. Красная комната была темной. Вадим подошел к темному окну, глядя на тусклые парковые фонари: они плавали в воздухе, как надутые гелием шары. Там, на грязноватом оконном стекле, чудилось ему бледное лицо Джин. Оно было неподвижным, но Вадим не мог коснуться ладонью ее щеки…

— Твою ж мать!

Громкий вопль Артема вырвал Вадима из забытья. Лицо Джин на стекле задрожало и исчезло, будто скрылось в мутноватой воде.

— Что?!

— Ты это видел?! Ты знаешь?! — Артем выпучил глаза на Вадима.

— О чем ты?

Но Вадим вдруг понял. Откровение было ударом, оно принесло боль — фальшивые документы… Нет такого человека!

— Хуже, — Артем повернул к нему экран макбука, — читай!

Он перечитал несколько раз, пока до него дошел смысл. Кравец Евгения Борисовна умерла 26 апреля 1993 года в городской больнице № 68 в возрасте 79 лет от коронарного тромбоза.

— У нее документы мертвого человека, — сказал Артем, — ты знаешь, что продают такие документы? Паспорт настоящий и данные настоящие, но человек давно умер. Такие документы стоят очень дорого. Нет твоей Джин.