то чтобы самим вершить свою судьбу, нет, он не решится улизнуть, так и останется под крылышком у отца, видно, ему так на роду написано, иногда я рад-радешенек, что мне не довелось знать своего предка, уедем с Ольвидо далеко, тогда и вздохну полной грудью, все-таки надо послушать, что там говорит сеньор Менендес.

— Местность в горах вы все знаете отлично.

— Да.

— План остается без изменений, каждый выучит назубок, что он должен делать, и ежели начнется заваруха, не понадобится консультироваться с другими.

— Пещера будет расчищена, так что мы сразу сможем начать бурить.

— Да.

— Что ты все дакаешь, черт подери, мы не в церкви на венчании.

Короткое «да» выдавало боль от ожога, которая мучила Пару, я чуть было не крикнул ему: «потерпи», но правде говоря, мы все храбрецы, когда речь идет о чужой беде, ну а своя собственная — это совсем другое дело, у Ховино ранка затянулась, словно он смазал ее чудодейственным бальзамом, энергия из него так и брызжет… несмотря на грубую внешность, в нем есть что-то привлекательное, он явно лидер, Ховино повторил как заклинание, пещера расчищена, мы начнем бурить пласт, конечно, это не место для барышень, но здесь можно двигаться как на танцплощадке, хотя крепления не установлены и выступы кварца не подпилены, риск небольшой, будем вкалывать с конца недели и закончим во вторник вечером, потом, когда станет темно, потихоньку отвезем вольфрам в дом Майорги, у нас в распоряжении только два мула, один для подъема, другой для спуска, кроме того, на каждом берегу нас будет ждать но грузовику, и если нас вдруг станут преследовать, любой из грузовиков может быть погружен на плот, принадлежащий кузнецу, я вздохнул, дальше начинается моя работа, как только мы выедем на шоссе, я беру дело в свои руки, моя задача доехать до Саморы и передать груз, надеюсь, дон Антонио Диас Дьес дель Мораль не даст мне от ворот поворот, как та дамочка в черном, потому что с ним я не стану торговаться из-за цены.

— Сколько он нам может отвалить, как ты думаешь?

— Миллион с хвостиком.

— С хвостиком собаки или мышки?

Ховино держался с такой уверенностью, что никто не стал спорить, конечно, мы не останемся внакладе, в таких астрономических цифрах не мудрено запутаться, все равно что пытаться разобраться в мелькании комет в канун Рождества Иоанна Предтечи, каждый знал, что он свое получит сполна, никому даже в голову не приходило обсуждать то, как он решил поделить прибыль — мы оба получали львиную долю, одну треть он, другую я, оставшуюся сумму все остальные, лично я промолчал, мне казалось, что его решение справедливо, кроме того, мы уже заранее обо всем договорились, все понимали, хотя об этом не было сказано ни единого слова, что если вдруг появятся жандармы или люди из бригады «Газ», мы откроем огонь, чтобы пробиться, не беспокойся, Ольвидо, все пойдет как по маслу, но действуй так, как тебе скажет моя посланница.

28

Ей казалось, что дверь не открывают целую вечность. Вообще Асторга внушала ей непонятный страх, этот город олицетворял для нее Содом и Гоморру, правда, она назвала его но-своему, не так мудрено, но в общем это был марагатский город, все знают, что собой представляют марагаты[32], она никогда еще не уезжала так далеко от дома. Когда щелкнул замок и дверь открылась, она судорожно глотнула.

— День добрый, матушка, я приехала к сеньорите Ольвидо.

— А вы кто ей будете?

— Я Кармен, служанка доньи Доситеи Валькарсе Веги, ее матери, матушка.

— Сестрица.

— Чья сестрица?

— Я не матушка, а сестрица Младенца Иисуса.

Не успела войти и уже ляпнула не то, что надо,

а ведь всю дорогу твердила себе, будь разумна и осторожна, из Понферрады она приехала на маршрутном автобусе «Таката́ Леон» компании Фернандес, что поделаешь, в этом городе нервы не выдерживают, она никогда не выезжала за пределы Бьерсо, а Асторга это уже Марагатерия, для нее все равно что заграница, у них здесь даже выговор не галисийский, какие-то все угрюмые, молчаливые, ей сухо объяснили, как пройти в интернат, у нее было такое чувство, что она блуждает по сельве, наконец Кармен увидела старинное здание с колокольней и неохотно отметила про себя: такое же красивое, как у них в Вильяфранке, стены выложены крупным кирпичом и камнем, на арке у входа надпись: «Школа-интернат сестер Конгрегации Христа-Учителя», как же она не сообразила, что их называют сестрами, вот оплошала, впрочем, ничего страшного, надо попросить извинения, в конце концов она ведь служанка, а не госпожа, а служанка может быть и туповата.

— Извините, матушка, то есть, я хотела сказать, сестрица.

— Проходите, проходите, не робейте!

— Спасибо, сеньора.

Она новела ее длинным коридором с истертым мраморным полом, на стенах изображения святых и фотографии выпускных классов в хронологическом порядке, наконец, они вошли в большой зал. Было воскресенье, как и следовало ожидать, здесь собрались родители и родственники, они пришли за девочками, чтобы повести их погулять, за час до захода солнца они должны вернуться назад, такое количество людей ее пугало, но чем их больше, тем легче обмануть бдительность монашек.

— Дело в том, что я должна вам кое-что объяснить, как бы это сказать получше…

— Слушаю вас.

— Это вам от моей хозяйки.

Чтобы как-то загладить вину или отвлечь монашку от появления Ольвидо, она подала ей засахаренные персики из Ледо, вообще-то она их купила здесь же, на главной площади, где торговали также бисквитами, продавцы ей показались не очень-то любезными, а уж хозяин лавки и вовсе был мрачен как туча, хорошо еще, она не сказала, что приехала из Бьерсо, города, где убили фабриканта Кустодио, она купила первое, что попалось под руку.

— Донья Доситея сильно захворала, но сеньорита ничего об этом не знает, вы меня понимаете, да? матушка Младенца Иисуса.

— Сестра Младенца Иисуса.

Кармен от стыда чуть сквозь землю не провалилась, опять пальцем в небо, но тут же совладала с собой, в смелости и упорстве ей не откажешь, а уж кому она друг, то навсегда.

— Дело в том, что донья Доситея хочет ее видеть, да и за домом присмотреть кому-то надо.

Сестрица оказалась очень тактичной, то ли из чувства деликатности, то ли входя в ее положение, а может, просто, чтобы служанка не шокировала своим присутствием находившихся в зале дам, она повела ее в соседнюю комнату, где их никто не мог увидеть.

— Подумать только, а мы ничего не знали!