Позже отряд обманом спровоцировал налет каналий на якобы золотой канзасский экспресс и погиб в неравном бою. Друга детей циркача Никиту (в «Семерке» — Чарльз Бронсон) убили на тендере с поднятой над головою бочкой, как Верещагина в «Белом солнце пустыни». Молчуна-табунщика Охрима (в «Семерке» — ножеметатель Джеймс Кобурн) пуля сразила спасающим из теплушки лошадей (читай — у коновязи). Жуликоватый Павлик (Владимир Грамматиков; в «Семерке» дубль-персонажа играл Бред Декстер) умирал, подстраховывая взводного юниора. Саша-аптекарь (был у Стерджеса такой ненадежный персонаж с трясущимися руками в исполнении Роберта Во) кончал дни на подножке почтового вагона. Дошло до того, что Лушков полосовал по бандитам с крыши вагона из того же самого концертного старенького «льюиса», из коего товарищ Сухов мочил бухарских сепаратистов, а есаул Брылов поливал товарища Шилова и его друзей. Глодов состреливал бегущих по вагону бандитов, зависнув под самым потолком в манере Клинта Иствуда из «На несколько долларов больше», а один из нападавших навзничь падал на рельсы с последнего вагона, как метис Джон Большая Собака в зачине гайдаевских «Деловых людей». Не было только обязательной у Леоне и Пекинпа водокачки, а в остальном все туточки: атаманом Вахрамеевым оказался следователь-магнат, причем изобличили его антикварные часы убитого глодовского друга, малиновый звон которых стучал в сердце еще ван Клифу в «Лишних долларах»; креолка подстрелила шерифа, и только молодой, как и в «Семерке», остался в деревне размножаться с молоденькой поселянкой.

«Выигрывает всегда крестьянин», — это горькое резюме Юла Бриннера очень подошло бы нашему главному аграрному боевику.

1981, «Мосфильм». Реж. Александр Стефанович. В ролях София Ротару (Виктория Свободина), Ролан Быков (администратор Альберт Гроб), Михаил Боярский (солист Вадим Старычев), Вячеслав Спесивцев (Сергей). Прокат 33,3 млн человек.

Монофильмы эстрадных бонз в эстетике «щас спою» обязательно имеют успех и никогда не бывают хорошими. Либо это коллаж видеоклипов, имеющий то же отношение к кино, что сборник анекдотов к литературе, либо звезда в них выглядит тем самым объевшимся волком из «Жил-был пес», когда ему пришла охота покуражиться — спеть, сломать плетень да ветерански покашлять, как его в детстве собаками травили. Слепить сколько-нибудь внятной историей главные шлягеры этого лета и заставить поп-идола в перерывах между ними хоть немного шевелиться было непосильной задачей даже для Голливуда; крылатое титомировское «пипл хавает» работало в случаях фильм-концертов задолго до рождения группы «Kap-Мэн». Хочешь смотреть кумира — терпи беготню, мельтешню и долгое трагическое рассматривание себя в зеркале без грима между теми сладкими моментами, когда он берет микрофон. Элвис обычно заполнял межклиповое пространство ленивым сиянием, какой он есть богатый и красивый парниша и как ему идут кремовые брюки с бахромой, АВВА занималась гостиничными обознатушками и розыгрышами, а «Битлы» кривлялись на деревьях в будущем стиле программы «Веселые ребята». И только Россия, как и всякая бедная страна латиноамериканского ряда, упорно требовала от звезды страдания и неупокоя. Чтоб как все, как все, как все. Чтоб «линкольн» был мал и не мил, муж улыбался только с фотографий, роскошь квартиры оттенялась ее малыми размерами, когда тюль, панбархат, афиши, буклеты и мама торчат буквально из каждого угла, создавая впечатление бабушкиного чулана. Чтоб прожектора слепили в лицо, плавя тушь, поклонники травмировали, нахлебники паразитировали, слезы размером с кулак падали в меха, а тернистый бетховенский путь наверх сопровождался болезнями слуха, гортани и опорно-двигательной системы. Тогда с тебя будет толк, тогда мы тебя любим.

Так родился жанр «звезды в волосах, слезы в глазах»: она поет, а ей прикладом, прикладом по пальцам, как сказали бы в злом фильме «Черная роза — эмблема печали». Сначала режиссер Александр Орлов открыл миру страдания певицы Пугачевой («Женщина, которая поет», 1978). Потом страдания певицы Пугачевой надумал открыть миру режиссер Александр Стефанович, в ту пору муж певицы Пугачевой. Однако на момент, когда страдания были готовы к излиянию, режиссер Стефанович перестал быть мужем певицы Пугачевой, и всю боль и горечь эстрадной дивы пришлось перелицовывать под певицу Ротару, потому что певица Пугачева категорически не желала изливать страдания в фильмах былых мужей. Мексиканским сериалом тянуло все гуще, однако никто тогда в России не знал мексиканских сериалов и сходства не улавливал. Ротару приходилось дважды замещать нашу взбалмошную примадонну — второй раз даже вполне удачно: в «Старых песнях о главном» в роли председательши с накладной грудью 8-го размера (звезда Героини Соцтруда лежала плашмя!) и грудной песней «Каким ты был, таким ты и остался» закарпатская трубадурша Родины моей смотрелась куда органичнее, чем наша отечественная Лиз Тейлор со шлейфом скандалов и мальчиков-мужей из жениных пажей. В первый раз все было хуже. В истории омоложения поп-дивы бешеной рок-н-ролльной кровью Ротару не хватало беса, того самого каприза «что хочу, то и ворочу»: она всю жизнь пела песни на стихи Роберта Рождественского про луну, цветы, горы и просторы, и макаревичевский «Костер» на устах был ей откровенно противопоказан.

Фильм повествовал о жизненной Голгофе заболевшей гортанью звезды и здорово напоминал полиэтиленовый пакет с ручками «Привет из Геленджика»: с одной стороны Боярский (черная водолазка под голубую сорочку, корабельные снасти, фото В. Плотникова), с другой Пугачева (алый балахон пеньюарного типа, прожектор в глаза, фото персонального мастера В. Манешина). Саму Пугачеву — по фильму Викторию Свободину — играла Ротару, солиста вспомогательного ансамбля Вадима Старостина — Боярский, ушедшего мужа-лабуха — худрук театра имени Красной Пресни Вячеслав Спесивцев, немца переводчика — Ивар Калнынып в белой троечке, а вспомогательный ансамбль — «Машина времени». Самым непотребным в картине было, конечно, использование живой рок-н-ролльной крови христианских младенцев Кутикова и Макаревича. Идолы пионерлагерных дискотек и ресторанов-стекляшек, «машинисты» тогда едва-едва легализовывались, их уже даже пригласили играть на новогодний «Голубой огонек» в каких-то дурацких мадьярских жилетках и канотье, но дисков не писали, на стадионы не пускали и с гонорарной квалификацией медлили. И вот теперь их давно уже всем знакомые песенки распевают Боярский в джинсовой безрукавке и Ротару в платье «фольга». На бретельках. «Костер», «Корабль», «За тех, кто в море» из уст народной артистки УССР звучали приблизительно так же, как Окуджава в исполнении Кобзона на первом сингле 1964 года. В какой-то миг профанация была доведена до полного анекдота: чтобы дать понять подвальным фрондерам, что и она не стеклярусом шита, Ротару поет им «Когда ты шел на красный свет» как будто бы свою, а Макаревич с Кутиковым восхищенно орут: «Вот здорово!» Абсолютное несоответствие имиджа, голоса, костюма, кокетливого встряхивания волосами тому, что она поет, окарикатуривали и саму Ротару Когда в Германии на конкурсе «Интермьюзик» она чует подступающую немоту, и мечется меж стеклянными стенами, и представляет, как еще смогла бы всех удивить, дай Бог сил, триумф видится ей с песней «Ты помнишь, как все начиналось» в сопровождении «Машины», в брызгах фонтана, в цветных дымах и блестящих комбинезонах-обтягайках по-леонтьевски! Сутенерская диско-мода настолько не вязалась со словами и мыслями наших российских «битлов», что не заметить этого мог только расслабленно-циничный мир советской попсы, и делавший картину. Мир развязных ударников, живчиков-администраторов, подобострастных халдеев, мордатых кроссовочных звуковиков-саботажников, мир кожаных пиджаков, рижских сорочек с погончиками, наушников и брелоков на ветровухе, мир суетни такси-отелей-вертолетов-турникетов, мир эстрады-эшафота, от которого так страдает и никак не в силах избавиться трудолюбивая певица Виктория Свободина, художник и артист. Для нее петь — все равно что дышать, и она страшно томится, что в мире нет ничего вечного, кроме ее души. Она живет надеждой, живет мечтой, что где-то счастье встретит однажды. У нее забот полно, забот полно, а грусть не проходит все равно. Она только песню возьмет с собою, когда глаза ей закроет мгла.