Джон беспокойно переступал с одной стертой ноги на другую. Женщины поднялись на ноги и направились к нему, жуя траву. Джон ждал, что ему тоже предложат пожевать, но они начали водить вокруг него хоровод.

Первой остановилась Сакаханна и жестом показала, что ему следует вытянуть руку. Джон разжал пальцы, и Сакаханна наклонилась ртом к его ладони и аккуратно выплюнула разжеванную траву ему на рану. Джон вскрикнул, трава попала точно в середину гниющей плоти, но он не мог отдернуть руку, потому что Сакаханна крепко держала ее.

Остальные женщины столпились вокруг, и каждая плюнула так же сильно и точно, как лондонский уличный мальчишка. Травяной сок не оставался на ране, а глубоко проникал внутрь. Джон только повизгивал при каждом ударе, чувствуя, как терпкий, вяжущий сок проникает в разлагающуюся плоть. Старуха подошла последней, и Джон приготовился. Он оказался прав, ожидая, что ее плевок ударит как мушкетная пуля, точно в самую середину поврежденной ладони. После того как он вскрикнул, старуха достала из кармана своего фартука кожаный лоскут, положила лист поверх раны и туго забинтовала руку.

От боли у Джона кружилась голова, и Сакаханна поднырнула ему под руку, поддерживая на обратном пути в деревню.

Уже почти стемнело. Женщины разошлись по своим хижинам, к очагам. Мужчины сидели в ожидании ужина. Сакаханна приветственно помахала рукой одному из индейцев, мрачно наблюдавшему за тем, как Джон, опираясь на Сакаханну, прошел к хижине.

Обнявшись, как любовники, они переступили через порог. Сакаханна помогла Джону прилечь на деревянную лежанку.

— Спи, — ласково сказала она. — Завтра тебе будет лучше.

— Я хочу тебя. — Разум Джона был затуманен болью, дымом и желанием. — Я хочу, чтобы ты легла со мной.

Она рассмеялась низким, приятно удивленным смехом.

— Я замужем, — напомнила она. — А ты болен. Сейчас спи. Я приду утром.

Весна 1643 года, Англия

Холодным весенним днем Александр Норман сел в лодку, направлявшуюся вверх по реке, покинул ее севернее Ламбета и пошел пешком через поля к Ковчегу.

Френсис, праздно поглядывавшая из окна своей спальни, увидела высокую фигуру, подходящую к дому, и нырнула назад в комнату, чтобы причесаться, одернуть платье и содрать с себя фартук. Она скатилась вниз по лестнице как раз вовремя для того, чтобы открыть ему переднюю дверь и послать горничную во двор найти Эстер и сказать ей, что к ним с визитом явился господин Норман.

Он улыбнулся Френсис очень доброй улыбкой.

— Ты прелестно выглядишь, — просто сказал он. — Каждый раз, как я тебя вижу, ты все хорошеешь и хорошеешь. Сколько тебе сейчас? Пятнадцать?

Френсис самым наискромнейшим образом опустила глаза, в душе страшно жалея, что не умеет краснеть. На какое-то мгновение она почти решила заявить, что ей уже пятнадцать, но быстро сообразила, что день рождения означает подарок.

— Пятнадцать мне будет через пять месяцев, — сказала она. — Седьмого октября.

Не поднимая глаз, скромно устремленных на носки туфель, она все-таки заметила движение его руки к клапану глубокого кармана куртки.

— Я тут кое-что принес тебе, — сказал он. — Так, маленькие гостинцы.

Гостинцы оказались вовсе не маленькими. Это были три больших мотка шелковой ленты глубокого алого цвета, продернутой золотой нитью. Там было достаточно и для того, чтобы украсить платье, и для того, чтобы вплести в светло-каштановые волосы Френсис. Несмотря на лишения военных лет, в моде все равно оставались платья с искусно разрезанными и изукрашенными рукавами. Поэтому Френсис и в самом деле очень нужна была лента, ну а кроме того, ленты она просто обожала.

— Тебе ведь нравятся красивые вещи? — Александр Норман не отрывал взгляда от ее сосредоточенного личика.

Его вознаградил совершенно честный, лишенный всякого кокетства взгляд.

— Конечно! Это из-за дедушки! Вокруг меня всю жизнь были красивые вещи.

— Кузен Норман, — любезно сказала Эстер, входя в зал через кухонную дверь. — Я так рада видеть вас, да еще в такой холодный день. Вы прибыли по реке?

— Да, — ответил он.

Он позволил Эстер помочь ему снять теплое пальто и отдал его Френсис, чтобы та отнесла пальто на кухню как следует прогреть его и заодно распорядилась бы подать горячий эль.

— В наши дни нельзя доверять дорогам.

Эстер покачала головой.

— Теперь, когда дворец архиепископа опустел, у нас в Ламбете довольно спокойно, — сказала она. — Все подмастерья уже замучились от маршировок, организации обороны и рытья укреплений. И сил у них не осталось на то, чтобы шляться по улицам и не давать спокойно жить людям постарше и побогаче.

Она пригласила всех пройти в семейную гостиную. Там, перед небольшим огнем, усердно надписывая этикетки на растения, сидел Джонни.

— Дядя Норман! — воскликнул он и вскочил со своего места.

Александр Норман энергично обнял его, и снова рука его нырнула в карман.

— Я подарил твоей сестре с полмили шелковой ленты, а ты не хочешь такую же, украсить свой костюмчик по отворотам?

— Нет, сэр, то есть если у вас есть что-то другое… то есть я всегда скажу спасибо за любой ваш подарок…

Александр рассмеялся.

— Для тебя у меня есть отличная маленькая игрушка, ее сделал один оружейник из Тауэра. Но пообещай мне, что головы рубить ты будешь только увядшим розам.

Он извлек из кармана маленький нож, хитро изогнутый, как бритва цирюльника, так что острое лезвие было спрятано и не опасно.

— Вы позволите, госпожа Традескант? — спросил Александр. — Если он пообещает беречь пальцы?

Эстер улыбнулась.

— Хотела бы я осмелиться сказать нет, — сказала она. — Можешь взять, Джонни, но кузен Норман должен показать тебе, как с ним обращаться, и убедиться, что ты правильно им пользуешься.

— И я могу вырезать этим ножиком?

Александр кивнул.

— Начнем работать, как только я выпью свой эль и расскажу твоей маме городские новости.

— И деревянные свистки? И игрушки?

— Начнем с чего-нибудь попроще. Пойди на кухню и попроси кусок мыла. Попробуем сначала на нем, а потом уже перейдем к дереву.

Мальчик кивнул, аккуратно заткнул пробкой бутылочку с чернилами, убрал лоток с этикетками и вышел из комнаты.

Вошла Френсис и поставила перед дядей кружку с элем, потом взяла шитье и села в кресло у окна. Взглянув через комнату, Эстер подумала, что ее падчерица, склонив каштановую головку над шитьем, могла бы послужить моделью для портрета под названием «Красавица за рукодельем». Живой взгляд блестящих глаз, брошенный искоса, предупредил ее, что девочка великолепно сознает, какую чарующую картину являет собой.