Расставшись с этой женой – Лукс присваивал им не порядковые номера, как это обычно принято, а кодовые названия – эта была у него «Люфтганза», – какое-то время он жил бобылем и тут отвел душеньку по части спортивных автомобилей. То есть продал свою большую машину, приобретя вместо нее небольшое двухместное авто, кажется, «моррис» или что-то похожее, жуткого красного цвета, жутко проворное, и мог, таким образом, отправляться на нем, усадив собачку на сиденье пассажира. Обоим едва хватало места в крохотном автомобиле. И однажды – дело было к ночи – они нарвались на полицейский патруль. Лукс как раз возвращался с мужских посиделок в каком-то кабаке, где он был всегда желанным гостем, и уселся за руль в изрядном подпитии, но, как это было ему свойственно, с вполне трезвым видом. Однако полицейские все-таки заставили его дунуть в знаменитую трубочку, причем Лукс, с великим трудом выбравшись из своего «морриса», с юмором висельника изрек:

– Нет нужды заставлять меня дуть в эту штуковину, потому как я вдребезги пьян. Вот, извольте, мои права.

Собака с заинтересованным видом наблюдала за происходящим из окна машины, спокойно сидя на отведенном ей сиденье пассажира. Разумеется, тест на алкоголь подтвердил сказанное Луксом, полицейские запретили ему ехать дальше. Один из них тогда заявил другому:

– Отгони-ка ты машину к участку.

Полицейский уже собрался сесть за руль, но собака, оскалившись, зарычала. Видимо, ее не прельщала поездка с чужаком за рулем. Под злобного ворчания блюститель порядка на дорогах вынужден был покинуть сиденье водителя.

– Нет уж, уволь меня от этого, – заявил полицейский. – Езжай-ка лучше сам.

По словам Лукса, оба полицейских понимали, что отогнать машину никуда не удастся. Потратив четверть часа на препирательства, один из них, явно повыше в должности, все-таки нашел в себе силы сесть за руль и стал заводить мотор. Собака на его присутствие реагировала не рычанием, напротив, от избытка собачьих чувств принялась его лизать, норовя угодить языком в физиономию. Чертыхаясь и отплевываясь, полицейский вылез из машины.

– Вы бы убрали пса из машины, – обратился он к Луксу.

– А он не уйдет, – вынужден был разочаровать его Лукс. – Он выскакивает, только когда мы уже в гараже.

– Уберите собаку, – настаивал полицейский.

– Сами уберите, – посоветовал Лукс.

Едва полицейский открыл дверцу с той стороны, где сидела собака, как та рыкнула на него так, что представитель власти невольно отпрянул.

– Может, вы все-таки возьмете пса на руки, а я поведу машину? – решил сменить тактику полицейский.

– Вы посмотрите на меня и на собаку, – ответил на это Лукс. – Вы считаете, что я усижу с таким теленком на руках? Мы и так еле с ним втискиваемся.

– Но с другой стороны, мы же не можем бросить здесь машину с собакой внутри, – ответили полицейские.

– Это было бы бесчеловечно, – согласился с ними Лукс.

– Знаете что, – предложил тот полицейский, что постарше, разрывая протокол на мелкие клочки. – Мы поступим так: поезжайте домой с вашим псом, только осторожнее.

– …Впрочем, я собрался рассказать историю о «радостном вечере», – вспомнил вдруг земельный прокурор, – так что придется пока прервать мемуары о Луксе, все равно в один присест о таком человеке и не расскажешь. Так что у нас еще будет время воздвигнуть ему памятник, а теперь послушайте историю, которая, строго говоря, тоже тесно связана с именем Германа Лукса.

Дело было в сочельник. В тихую и святую ночь стоял жуткий холод, и все как один питейные заведения были на замке – чистая трагедия для бездомного люда. Не потому, что они рассчитывали на чудо: мол, хозяин заведения, куда они забегали опрокинуть рюмочку у стойки, вдруг отопрет им и угостит. Просто некуда было идти, и торчать перед заведением под названием «Мокрый угол» казалось как-то привычнее. У одного из пьянчуг было прозвище Кран (имеется в виду тот, из какого льют пиво), а вообще-то его когда-то звали Эгон. Прозвище свое он получил потому, что регулярно подсоблял на пивном празднике в октябре, нацеживая в кружки пиво.

– Придется идти на вокзал, – заявила единственная в компании дама, Зиглинда Миледер, для всех знакомых – Кнопочка (по причине крохотных глазенок).

И компания через весь вымерший город потащилась к главному вокзалу.

По пути они увидели ныне не существующий погребок «Матезер биркеллер», кто-то по привычке или просто на всякий случай нажал на ручку двери, и она – то ли оттого, что была сломана, то ли дверь оказалась не заперта – совершенно неожиданно подалась.

Компания ввалилась в подвальчик. Кран, быстро сориентировавшись, бойко повязал фартук, лежавший тут же у стойки, и стал снимать поставленные на столы стулья. Порядок во всех подобных заведениях один и тот же, эту нехитрую истину Кран усвоил назубок. Быстро нашли выключатель, пивные кружки и даже скатерти. Нетрудно оказалось включить и батарею отопления. Вот только пиво-провод оказался перекрыт, а каморка, где располагался вентиль, была на замке. Не беда: холодильник был забит бутылочным пивом. Так тоскливый вечер обернулся радостью, правда, радостью сомнительной, как мы убедимся, но это уже в следующий раз.

Серый цвет – скромный, посему почти всегда недооцениваемый или вовсе презираемый, на самом же деле – весьма благородный цвет. И серый цвет имеет множество оттенков – от серебристо-серого до цвета грозового неба. Серый цвет может внушать страх, а может и успокаивать. Сероватая мгла сумерек ассоциируется с закатом жизни. Но и с утешением, ибо прикрывает серым покрывалом всю суетность этой жизни. Отвратительное создание и вместе с тем такая умница крыса всегда серая. И кошки благороднейших пород тоже. Тот, кто, превозмогая себя, отправится на прогулку в серый осенний дождливый день, когда тучи давят на тебя, в полной мере ощутит поэтичность серого цвета. Серый цвет преобладает и в сонате для скрипки, и в клавире опуса № 78 соль-мажор; все оттенки серого доминируют в каждом из аккордов, перемежаясь изредка с ненавязчиво-ржаво-красным и бледно-желтым цветом, какой бывает пролизывающая из-за тонкой пелены облаков меркнущая луна.

Кошек в шотландскую клетку в природе не встретишь; и все же если вы увидите, как мой брат осторожно пробирается через голые ветки кустов, на первый взгляд может показаться, что на Бориса кто-то накинул крохотный шерстяной клетчатый плед. Точно под таким нежится на палубе пассажир парома, направляющийся с Шетлендских островов в Абердин. Почему он выбрал плед именно в такой цветовой гамме? Может, просто оттого, что ему приглянулось сочетание черного и красного, а может, он получил его в презент.

Как бы то ни было, он, завернувшись в плед, пытается одолеть мою сложную книгу в английском переводе. Надеюсь, «Башни Венеры» не прибавили в тяжести, будучи переведенными на язык Шекспира, в противном случае этому джентльмену – конечно же, в твидовой шапочке с лапчатым узором – пришлось бы противостоять не только мешающему чтению ветру, норовящему перелистать пару страниц вперед, но и своему разуму.