Долго же смятенное сознание Кюннэйи скрывалось в слепых застывших пределах! Выходит, часть того, что причудилось во сне, – правда. Хотя в памяти не осталось и малой зацепки, как несли и связывали, как она очутилась в неприятельской повозке. Зачем ее утащили? Непонятно. Непонятно и страшно, будто на краю пропасти – до оторопи, до безудержного ужаса, колом стоящего в горле! Но кричи не кричи, своих теперь не выкличешь, лиха бы не призвать. Прежняя жизнь канула безвозвратно. Кюннэйю ждет рабство, а может, скорая смерть.

Жив ли Сарэл? Где он, прозорливый шаман, смелый человек и любящий муж? Он должен был кинуться в гущу вражьего войска, отбить жену и сторицей отплатить гилэтам за унижение ее и страх! Кюннэйя мысленно воззвала к Сарэлу. Сердце не екнуло, не откликнулось болью, дыхание не приостановилось в предчувствии. Значит, с ним все хорошо… Если не считать, что остался без жены и ребенка.

Насколько позволяли веревки, женщина постаралась расправить закаменевшее тело, помятые, вывернутые назад плечи. Кости вроде бы целы, живот невредим. Малыш слабо ворохнулся. Живой, благодарность Дилге! Кюннэйя помолилась богам и духам, отчаянно заклиная о помощи. Ведь если она и виновата перед ними в чем-то, в ней дитя – чистое, как роса на лилии, безгрешное, как Дэсегей…

Она знала, что носит сына, крохотного мальчика. И когда ребенок, ввергнутый в пучину ее страха, задрожал, затрясся от плача, Кюннэйя опомнилась. Погрузилась к нему ласковыми мыслями, утешая: «Потерпи, ведь ты – человек-мужчина! Не пристало мужчине плакать. Пока я с тобой, ничего не бойся. А если не повезет… Что ж, сойдем с Орто вместе, вдвоем. Не плачь!» Крепко зажмурившись, сама тоже удержала бег слез.

Должно, потускнело сияние ее жизни, круглой горячей каплей Сюра светящееся в середине головы. Сюр зажигает глаза изнутри, заставляет тело двигаться, а кровь литься сквозь сердце и печень. Делает человека живым… Как никогда нужны были сейчас Кюннэйе вспомогательные силы Сюра.

Заставив себя расслабиться, она полежала без дум и движения. Потом зарылась лицом в душистые мягкие иглы, всей грудью вбирая их горькое благоухание. Сосны, с которых срезали ветки, были молодые, а иные, подрубленные под корень, и вовсе еще недоростки. Перед тем как повянуть, юная хвоя спешила отдать свой неистовый аромат воздуху Срединной земли.

– Сюда! – позвала Кюннэйя. – Сюда! – И упругие волны смолистого запаха потянулись к ней.

В измученное тело женщины, в ее усталые вены, к вызревающему плоду в ее лоне потоком ринулась спасительная целебная сила, животворный древесный жар. Кюннэйя чувствовала, как с каждым вдохом Сюр крепнет над столбом позвоночника, и в ней, вопреки затаившейся неизвестности, растет яростное желание жить.

Спасибо, души поверженных сосен, пусть боги будут к вам благосклоннее в следующем Круге!

Повременив, женщина потянула запястья из затяжек. Не однажды ей доводилось легко и бездумно разговаривать с вещью, имеющей память. Теперь она впервые обратилась к волосяному вервию на языке утвари не просто так, а по великой нужде. Добротно свитая веревка, покорная чужой хозяйской воле, поначалу укрощалась с неохотой. Но вот пришел миг, и тугие вязки еле заметно поддались. Кюннэйе снова пришлось окунуться в давнишнее томление скрытых во времени чужих весен. Обрывки воспоминаний освобожденными искрами вылетали из души веревочных уз. Однако как бы ретиво ни мелькали клочки воскрешенных ощущений, женщина в этот раз едва превозмогла желание немедля прекратить их навязчивое вторжение. Каждый волос помнил свое и расслаблялся отдельно от остальных… Ох, безмолвных существ нет на Орто! И все же скоро от кончиков воспрянувших пальцев пошли-побежали вверх колючие мурашки, оживляя одеревеневшие руки и стопы. Она терла кисти и лодыжки до тех пор, пока кости не загудели, откликаясь в мышцах горячей отрывистой болью.

Другой человек, проверив узлы, убедился бы в их прежней прочности. Вряд ли кто-то с простыми наружными чувствами был способен разнюхать, что пленнице легко выпутаться из крепко скрученных веревок. На всякий случай она не стала их распускать. Только руки перекинула со спины к животу.

Темно-синее, почти черное небо посветлело в середке. На плетеных стенках повозки заметались длинные тени всадников. Кюннэйя прислушалась к прерывистому разговору и обомлела: речь гилэтов была ей внятна! Чем дольше она слушала, тем лучше разумела и запоминала иноземную молвь. Звуки плыли волнами, значения гилэтских слов отражались воочию в воздухе, словно рисунки предков на камне. Становясь ясными, уносились вверх тающей дымкой. Враги с горечью обсуждали поражение, поминали какого-то рата́эша[69]и опасались погони.

Ратаэш… В голове Кюннэйи пронесся восьмипластинчатый шлем с золотой окаемкой и перьями коршуна. Перья – знак птицы-покровителя – торчали из трубки на высоком навершии. Женщина поняла, что ратаэшем гилэты называют своего багалыка – водящего войско.

Не успела пленница порадоваться разгрому врагов, как властный молодой голос окоротил собеседников:

– Эй, не надорвитесь, изнывшись! Никто нас не настигнет. Колдун отправит погоню по ложному пути.

– Твой колдун победу пророчил, да что-то она не сбылась, – огрызнулся в сторону один из воинов.

– Продолжай дальше верить лжецу, если хочешь, а мы не желаем в дураках оставаться, – вполголоса фыркнул второй.

Топот копыт был им ответом. Третий человек, сплюнув, бросил вслед:

– Беги подальше от войска, бескосый ратаэш!

Кто-то шикнул, и голоса угасли.

…Вот, значит, как. Вражья дружина боится погони, а сама того и гляди взорвется от внутренних раздоров. Поделом! Даже Илбису не по душе война, если нарушено слово чести. Пусть и другим, чьим головам не дают покоя захватнические мысли, неповадно будет лезть с кровопролитным железом в мирные земли.

Не зря сердце подсказывало – Сарэл жив! Кто, как не он, с закрытыми глазами отыщет в родном лесу любые стежки-дорожки, за несколько кёсов услышит поступь вражьих коней, учует дым чужого костра!

Кюннэйя успокаивала себя, но поверх ободряющих мыслей наползали сомнения. Великий лес пронизывает множество звериных троп. Забравшись на холм, сильный колдун может собрать их в пучок, как волосы на затылке, закружить-запутать ничего не подозревающих людей. Сумели же гилэты украсть Кюннэйю из-под носа соседей. Без колдуна не обошлось. Узнать бы, с какой целью враги взяли ее с собой. Жаль, не вкрасться в чужие мысли, не перевести с чужого языка молчание.

Подумав об этом, она застыдилась, отругала себя за жадность. Трехликий Кудай выручил негаданным знанием иноземного языка – для нее это нынче бесценный подарок. Вряд ли чем-то еще мог помочь покровитель джогуров, ведь она в руках людей, у которых иные боги.

Внезапно на козлах рядом с возницей быстрее молнии возникла чья-то спина в летучей дохе, закрывшей полнеба. Возница не шелохнулся, будто и не заметил.

Подсевший обернулся. На его темном лице что-то вспыхнуло, и женщина едва подавила вскрик. Человек находился не рядом, но его невообразимые глаза приблизились на расстояние двух ладоней. Глянули пронзительно и язвяще… Ожгли смертною стужей – белые, ледяные, с каплями крови вместо зрачков!